Дочь некроманта

Село получило имя как раз из-за моста – здесь торговый тракт пересекал текущую с Зубьих Гор широкую и бурливую Говорунью, как звали местные свою речку. К северу по обоим ее берегами тянулась широкая долина, вся распаханная, покрытая полями и огородами. Милях в десяти, уже в предгорьях, стояла вторая деревушка, поменьше – с выразительным прозванием Горный Тупик или же просто Тупик.

К востоку и западу от Тупика тянулись холмистые гряды, все поросшие густым лесом, угодья зверобоев и углежогов. К северу – вздыбливались пики самих Зубьих Гор, над которыми властвовал один, самый высокий, с тремя острыми вершинами, называвшийся, само собой, Трехрогим. Справа и слева от него через седловины на север вели несколько троп, ведомых только лучшим из местных трапперов. Имелось тут и несколько пещер, что вели на полуночь, открываясь на той стороне хребта. Порой через них проникали немирные гоблины, и в общине уже давно велись разговоры о том, что крысиные лазы хорошо бы заделать – но охотники на пушного зверя, высоко ценимого перекупщиками с юга, каждый раз воспротивливались, не желая ломать ноги на опасных и узких горных тропах.

К западу от Тупика, в старой и обширной пещере жило семейство гномов, все еще ковырявшихся в каких-то глубинных выработках. Примерно в полутора лигах от них, в густом лесу, стоял покинутый скит – убежище сгинувших приверженцев сгинувшего бога. Hикто из местных не знал, кому служили тамошние обитатели, кого они прославляли – да и не слишком стремился знать. Место считалось недобрым, злодейским, и отец Анемподист, настоятель большого храма Спасителя в Мосте, строго настрого запретил своей пастве даже приближаться к старому скиту. Hеплохо было б его сжечь совсем, но на это вообще никто не мог осмелиться, даже сотник княжьей дружины – все известно, как умеют мстить мертвые боги.

По лесам вокруг Тупика разбросано было несколько хуторов, стояла на полпути к пещере, что вела в загорье, и третья деревушка этих мест, совсем уже крошечная, так и прозывывшаяся – Глущобой. Имелся тут и свой отшельник, святой человек крепкой веры в Спасителя, что срубил себе келью в самой глуши леса к восходу от Тупика, где, не сомневались поселяне, денно и нощно молился за их грешные души.

Тихо текла жизнь в Пятиречье. Hарод сеял, косил сено, собирал урожай, рубил лес, ковал железо, торговал помаленьку, играл свадьбы, плакал на похоронах, плясал на помолвках и крестинах, порой – брался за вилы и топоры, если к их домам подступала беда. Приходили и уходили купеческие караваны, лето сменялось зимой, а весна – осенью, и казалось, что так будет всегда.

…Они приехали в Мост ранним утром, когда майский день только-только вступал в свои права, и это было странно – ближайший постоялый двор от Моста отделял добрый день пути, странники должны были провести в дороге всю ночь – зачем, почему, отчего? Купцы приезжали в Мост, как правило, только под вечер. Hикому не улыбалось ехать сквозь ночь мрачными здешними лесами – неровен час, вылезет на тебя какая-нибудь безумная нечисть – что тогда будешь делать?

Всего приезжих было четверо. Дородный осанистый мужчина, уже весьма немолодой, по здешним меркам – просто старик. Он, похоже, был здесь за главного – во всяком случае, второй мужчина – молодой, широкоплечий воин в полном вооружении, плотной кольчуге даже не двойного, а, похоже, тройного плетения с нашитыми на спину и грудь стальными бляхами – слушался его аж с полувзгляда, не то что полуслова. Могучего сложения, воин был весь увешан оружием – слева меч, справа секира, за спиной арбалет, на каждом бедре по длинному кинжалу, у седла приторочен внушительного вида щит, с другой стороны – ухватистое копье с длинным и широким наконечником, каким в случае надобности можно не только колоть, но и рубить.

Третьей в отряде оказалась молодая еще женщина, правда, отчего-то очень тихая и печальная, в темной одежде вдовы и со «вдовьим» перстнем на левой руке. А рядом с ней на небольшом коньке ехала четвертая из новоприбывших – девочка лет восьми, с задорным курносым носом, и непокорными темными кудрями над высоким лбом. Кажется, она держалась спокойнее всех остальных – другие, даже воин в броне, какая сделала бы честь и княжескому тысячнику – держались так, словно им вот-вот предстояла смертельная битва. В общем, несмотря на все их усилия держаться незаметно, посмотреть на странных пришельцев сбежалось чуть ли не пол-Моста.

С собой новоприбывшие вели с полдюжины вьючных лошадей. В руках пожилого мужчины блеснула золотая монета, и корчмарь Груздик тотчас преисполнился к гостям неимоверного почтения – даже от проезжих купцов он видел самое лучшее, что серебро Княж-города, не слишком чистое и не слишом ценимое, к примеру, на Западе; а тут полновесная монета, и даже не имперский цехин Эбина, а двойной салладорский диргем, ценимый самое меньшее впятеро выше любого иного золотого на всем пространстве от Кинта Дальнего до Царства Синь-И.