— Характер-то у нее есть, а вот закостенеть уже закостенела, — возразил плащ слева.
— Ерунда, на то притирки и существуют, — ухмыльнулся плащ слева.
— Тогда ты ей и займешься, — решил плащ посередине.
Ниакрис так и не увидела их лиц.
— Ваше преосвященство, спешу обратить ваше внимание — ересь охватила уже пять деревень и продолжает распространяться. Поселяне отказались платить положенное своим сеньорам и отправлять барщину, равно как и нести церковные повинности. Ересиархи заявляют, что люди рождаются нагими, не имеющими ничего, и такими же уходят, потому все богатства, кроме созданного собственным трудом, нечисты и богопротивны. Повстанцы взяли приступом замок достопочтенного барона Филеаса и предали огню все имущество. О том, что сделали эти грубые скоты с баронессой и ее дочерьми, мой язык отказывается говорить.
Фигура монашка в заношенной коричневой рясе оставалась склоненной в подобострастном поклоне.
— Это дело для тебя, Лейт, — услыхала девочка.
Она стояла рядом с массивным деревянным креслом, в черной короткой куртке и таких же портах, не стеснявших движений. Странный наряд для девочки, но, похоже, никого из ее собеседников он ничуть не удивлял.
— Ты отправишься туда. Одна, чтобы не вызвать подозрений. И наведешь там порядок. Совершенно нет необходимости слать туда войска — они просто опустошат землю, перевешают всех, кто подвернется под руку, спалят деревни и, разумеется, не схватят никого из истинных вожаков мятежа. Уцелевшие пейзане разбегутся кто куда, большей частью, разумеется, в Нарн, к богомерзким эльфам Тьмы. Этого мы допустить не можем. Поэтому я посылаю тебя. Не подведи меня, девочка. Да пребудет с тобой благословение Спасителя.
Ниакрис не вглядывалась в лицо говорившего. Собственно говоря, это было неважно. Сидевший имел право ей приказывать, и этим все было сказано.
— Иди, — сказали ей.
…Дорога. Осенние дожди, размокшая глина под ногами, дымные харчевни, где на громадных сковородках жуликоватого вида содержатели жарили более чем подозрительную требуху; бесконечной чередой идущие лица, усталые, озлобленные, искаженные завистью, гневом, похотью — всеми дурными человеческими чувствами. Ниакрис скользила сквозь этот поток крошечной серебристой рыбкой, что легко избегнет любых сетей. У нее было дело, и ей надлежало сделать его как следует.
…Север Эгеста. Невдалеке полуночный горизонт закрывали горы — она знала, их называли Железным хребтом. К темным облакам примешивался дым пожаров — и справа и слева от тракта что-то горело, но кто и что жег там — то ли восставшие сводили счеты с баронами, то ли баронские дружины по-свойски расправлялись со смутьянами, Ниакрис так и не узнала. Ей это было неважно. Очевидно было только одно — каждый день войны гибнут невинные, чьи-то дочери, девочки, такие же, как она сама, только обделенные магическими способностями, остаются без мам и дедушек, а часто — погибают и сами. И она, Ниакрис, способна остановить это бедствие — остановить такой ничтожной ценой, как пять-шесть человеческих жизней, — жизней тех, кто начал всю эту кровавую замятню.
На сжатом поле она нашли какой-то сарай, забилась туда, словно мышка, и затаилась. Ночью отсюда выйдет уже не грязная ободранная девчонка-нищенка, все эти дни пробиравшаяся дорогами Эгеста, донельзя забитыми бежавшим от войны людом, — ночью отсюда выйдет Ниакрис, та, что мстит, — и ее нынешнее дело тоже будет частью ее одной большой Мести, той самой, Мести Настоящему Врагу.
…Найти главарей труда не составляло. Заклятье, которое сплела девочка, отыскивало тех, кто исступленней других верил в свои слова, — вожаки были истинными фанатиками, они подняли людей не для того, чтобы добиться за счет их жизней славы или богатства. Они и в самом деле хотели «как лучше».
Четверых заклятье нашло в крошечном лесном скиту, так, не скиту даже, а келье. С десятком охранников они совещались, куда идти дальше, — восстание требовало крови, и как можно скорее. Одним разграбленным замком ярость крестьян не насытится.
Еще двое пробирались лесной тропой с отрядом в несколько сотен вооруженных кто чем сторонников — выходя в бок и спину полуторатысячному баронскому войску, наспех собранному соседями несчастного Филеаса. Замысел был прост и понятен — пользуясь ночной темнотой и всегдашним презрением профессионального воина к «земляным червям»-пахарям, ударить внезапно, поджечь, что можно, перебить сколько удастся сонных — и уходить. Через два дня молва разнесет эту весть по всей округе, превратит ее в разгром ненавистных баронов — и под знамена восстания встанут новые сотни и тысячи из тех, кто пока еще колеблется.
Был еще где-то и седьмой главарь — самый хитрый и самый осторожный, с осторожностью и хитростью дикого зверя, потому что он пламеннее всех верил в то, что сам говорил на деревенских улицах. Его Ниакрис нащупать пока никак не могла, и это было плохо — значит, главарь владел какими-то зачатками волшебства, которые, соединяясь со слепой, жгучей верой, могли дать ему и в самом деле немалую власть.