Дочь некроманта

Конечно, никто не знал, что она имеет своего собственного Врага, да еще такого. Никто в Храме ее ни о чем не спрашивал. Ее прошлое умерло в тот миг, когда за ней захлопнулись черные ворота. Теперь она — воин Храма, и этим все сказано.

Во мраке возникло движение. Нет, это не заколебался воздух, не возникло легчайшее эхо, не вздрогнул едва-едва пол под ногами — Стоящий во Главе появился совершенно беззвучно, словно соткавшись из этой самой темноты. Ниакрис, несмотря на все годы ученичества, так и не смогла понять, что же за чародейство стоит за этим. Как не смогла понять, кстати, кто вообще такой этот Стоящий и чего, собственно говоря, добивается Храм. Власти? — с такими воинами ничего не стоило покорить пару-тройку соседствовавших с пустыней королевств или княжеств. Несколько десятков ассасинов — и к ногам Стоящего падет любая столица, быть может, даже блистательный Ордос.

Но никто не отдавал подобного приказа, и Храм жил как бы сам по себе, не допуская Ниакрис, несмотря на все ее старания, к своим сумрачным тайнам.

Сегодня она надеялась узнать чуть-чуть побольше.

Стоящий во Главе заговорил. Ниакрис услыхала его голос впервые за пять с лишним лет, с того самого достопамятного дня, когда он нашел, что у нее «есть характер».

— Мы закончили, — самым что ни на есть будничным голосом сказал глава Храма. — Больше тебе здесь делать нечего.

Сама Ниакрис так не считала — но не станешь же сейчас спорить!

— Да-да, не станешь же, — подтвердил Стоящий во Главе, даже не считая нужным скрывать то, что он читает ее мысли. — Ты вполне готова.

Ей очень хотелось спросить: «Готова к чему?» — но вместо этого Ниакрис лишь еще ниже наклонила голову, не сомневаясь, что Стоящий во Главе, несмотря на мрак, видит каждый ее жест и движение.

— Ты покидаешь Храм. Немедля, как только закончится наш разговор. Ты свободна идти куда хочешь и делать что хочешь. Через двенадцать месяцев, в этот же день, ты вновь придешь к воротам Храма. И узнаешь свою судьбу. А за этот год ты должна… — он сделал паузу, — ты должна отнять жизни у троих. Троих людей, или эльфов, или гномов, или… словом, трех любых разумных. Выбор за тобой. Можешь говорить, — неожиданно позволил он.

Ниакрис не знала, как обращаться к Стоящему во главе. Все принятые у людей и нелюдей вежливые «господин», «сир», «милорд», «тан» и так далее явно не годились. И она заговорила просто, без всяких словесных вывертов, хотя по спине на миг и пробежал холодок — а ну как ему подобная дерзость не понравится?..

— Поменьше думай о том, кому и что не понравится, и побольше о том, что предстоит сделать, — суховато заметил ее собеседник. — Ну, говори, говори, я слушаю.

— Как я смогу определить…

— Плохой вопрос, — покачал головой Стоящий. — Попробуй еще раз.

— Я должна угадать?..

— Да. Ты должна угадать. Не каждое отнятие жизни удовлетворит Храм. Не меня, запомни это хорошенько, — Храм. То, частью чего ты должна стать. Я знаю истории, когда люди выходили за ворота, убивали трех первых попавшихся пастухов, возвращались в Храм, и Он принимал их. И я знаю истории, когда воины преодолевали немыслимые трудности, проникая в святая святых королей и прелатов, убивая тех, кого, как считалось, убить невозможно, — и заканчивали свои дни храмовыми рабами, потому что их деяние оказалось неугодно той силе, которой мы все служим.

— То есть… — кажется, Ниакрис следовало бы испугаться. Но пора испугов давно прошла. У нее одна-единственная цель — ее Враг, и как она доберется до него — уже неважно. Клятвы, обязательства — все это ничто перед тем, что она обязана совершить.

— То есть никто не может тебе ничего посоветовать, не может приказать, не может попросить. Ты — сама по себе и сама за себя. Ни твои наставники, ни я — мы больше ничем тебе не поможем. Вслушивайся в себя и, когда поймешь, что должна убить, — убивай. Вот и все, что я могу тебе сказать на прощанье.

И у девушки не возникло даже мысли спросить о том, что происходит с теми, кто не выполняет волю Храма и не возвращается.

* * *

Истину говорили о Храме Мечей — прошедшим его не нужно оружие. Ниакрис не дали с собой ничего. Ничего, кроме легкого серого плаща да грубой веревки подпоясаться. Все остальное она оставила за черными воротами, молча и равнодушно захлопнувшимися за ней.