Дочь огня

Вместе с Фирузой Шамсия прошла к себе наверх. Ее небольшая комната с примыкавшим к ней чуланчиком выходила окнами во двор. В комнате — чистота, порядок, уютно. Во всем сказывался вкус ее хозяйки. На стене висело красивое сюзане работы одной из искуснейших бухарских рукодельниц, неведомым путем попавшее в руки миршаба. Небольшой сундук в углу комнаты был покрыт пушистым красным ковриком, посредине стоял изящный низенький столик. Вокруг него на прекрасном кизилакском ковре были разложены бархатные и шелковые подстилки, тюфячки, одеяла. На полках в нише стояли книги и посуда — китайская фарфоровая, а также из обожженной красной глины.

Шамсия положила книги и папку на полку, присела на край курпачи. Задумчиво глядя куда-то в сторону, она сказала:

— Что мне там скажут, зачем зовут? Опять поучать да читать наставления?

— Там ведь портнихи шьют, — живо откликнулась Фируза. — Может, платье примерить?

— Как бы не саван, — все так же грустно отозвалась Шамсия.

— Господи помилуй! — вскрикнула в смятении Фируза. — Что вы такое говорите?

— Чует сердце что-то недоброе. — В голосе Шамсии была страшная тоска. — Тяжело мне, ах как тяжело! Ни капли надежды ниоткуда. На свете у меня только ты да наша Оймулло. Вы — единственное мое утешение! Даже мать не может помочь мне… Она совсем запуталась.

Фируза задумчиво смотрела на подругу.

— По-моему, — рассудительно, как взрослая, сказала она, — печалиться, грустить — только вредить себе. Никакой пользы от этого… Надо взять себя в руки, ждать и терпеть. Все от вас зависит, никто другой не поможет!

В глазах Шамсии блеснула надежда.

— Твоими бы устами да мед пить, моя умница! — Она схватила Фирузу в объятия. — Ты права, права, тысячу раз права! К чему печалиться, к чему грустить? Я должна все обдумать. Сейчас пойду вниз, узнаю, что им нужно от меня, потом вернусь и все тебе расскажу, посоветуюсь…

Шамсия направилась к двери.

— Я здесь пока подмету, приберу, — сказала Фируза. В комнате и без того все блестело.

— Лучше сделай уроки, поупражняйся в письме. Бумагу возьми у меня в папке…

— Хорошо, милая госпожа, успею и поупражняться! Фируза проводила Шамсию до лестницы.

Когда Шамсия вошла в комнату, сваха встала ей навстречу и поцеловала в лоб, то и дело приговаривая: Да благословит тебя бог, да отвратит от тебя все беды, пусть падут они лучше на мою голову! Затем справилась о ее здоровье. И тут заговорила с ней мать:

— Что, приходила в школу Мухаррама Гарч?

— Не знаю, мамочка, — ответила Шамсия, опустив глаза. — Приходила на днях рано утром какая-то женщина… Девочки сказали, что это Мухаррама Гарч.

— А что я вам говорила? А? — торжествующе воскликнула Кафшу-Махси. — Она ни к кому без дела не ходит.

— А госпожа Танбур бывает там, наверху, в Арке?

— Не знаю, ничего об этом не знаю, мамочка. Шамсия говорила тихим ровным голосом.

— Так вот, имей в виду — сегодня ты последний раз была в школе, — решительно заявила Холдорхон. — Больше не переступишь ее порога. И ты, и Фируза!

— Но, мамочка, ведь папа позволил… Хотя бы Маслак дочитать…

— И без Маслака проживем неплохо!

— Тебе, доченька, не пристало теперь выходить на улицу, — елейным голосом заговорила сваха. — Городские ворота можно запереть, а человеческие рты — нет! Ты разумная девушка, все сама понимаешь, тебе и объяснять не нужно.

— У себя наверху устрой школу, учи Фирузу, вот и будешь сама учительницей. Сколько хочешь с ней занимайся, мы и других учениц тебе найдем.

Тон матери был непреклонен.

Шамсия молча встала, поклонилась и ушла к себе.

Как ни утешала ее Фируза, как ни успокаивала, Шамсия была в отчаянии. Она горько плакала, слезы так и катились по ее щекам. Она словно предвидела ожидавшие ее страдания и беды…

— Это все она, — всхлипывала Шамсия. — Это она принесла мне несчастье, эта зловредная Кафшу-Махси!.. Она сбивает с толку маму. Хоть бы ноги ее в доме у нас не было! Что делать, что теперь делать? Ни тебя, ни меня больше в школу не пустят. Не увижу я больше ни друга своего, ни Оймулло!..

Шамсия плакала все сильнее и сильнее.

— Я пойду расскажу Оймулло… Может бьггь, она заступится, поможет, — едва сдерживая слезы, проговорила Фируза.

— Нет, я знаю, теперь уж ничего не поможет!..

Миршаб вернулся домой к вечерней молитве. У него был мрачный и усталый вид. Пройдя в большую комнату, он тяжело сел у сандали.

— Где дочь, где Шамсия? — тяжело дыша, спросил он у жены. Холдорхон, глядя на его измученное лицо, тревожное выражение глаз, заволновалась.

— Шамсия в своей комнате. А что случилось?

Миршаб молчал. Он сидел с закрытыми глазами. Руки и ноги протянул к сандали. Наконец, словно очнувшись от тяжелых дум, он открыл глаза и приглушенно, хрипло проговорил:

— Вот уже два дня, как мое сердце сочится кровью, а ты и не замечаешь… Тебе до меня дела нет.

— Вчера от вас вином пахло, я и подумала, что… — тихим, дрожащим голосом сказала жена.