Дочь орла

— Ты? — удивилась Феофано. — Ты же никогда ничего не боялась. А я шарахаюсь от теней. Я хотела быть смелой, Аспасия. Я собиралась завоевать мир, стать императрицей, заставить королей склониться к моим ногам. Но когда пришла пора действовать, мне хочется спрятаться под одеяло и вообще не высовывать носа. — Она взглянула прямо в лицо Аспасии. Глаза ее не походили сейчас на глаза испуганной лани. Они смотрели мрачно. — А вдруг я возненавижу его, Аспасия?

Об этом было страшно и подумать.

— Может быть, он тебе понравится. Может быть, Господь смилостивится, и ты полюбишь его.

— А вдруг я его возненавижу? Вдруг я возненавижу все, что ждет меня — его, его королевство, его людей? Вдруг я просто продала себя за титул? Никакой титул не стоит такой цепы. — Она больно стиснула руку Аспасии. — А вдруг он возненавидит меня?

— Этого не случится, — сказала Аспасия. — Можешь быть уверена. У тебя есть красота, достоинство и характер. Ты знаешь, как быть женой и королевой; разве не этому тебя учили с рождения? Если ты не сумеешь полюбить его, ты, по крайней мере, сможешь с уважением относиться к нему за ту власть, которую он тебе даст. Если же он тебя не полюбит, значит, все, что мы делали, было напрасно, и ты не такая, какой я тебя считала.

На сей раз Феофано смеялась веселее.

— Аспасия, ты неукротима! Если дела в мире идут не так, как тебе хочется, ты создашь другой мир, где все будет по-твоему. Это ты должна была быть королевой, а не я.

— Нет, — возразила Аспасия. Ты знаешь, что я всегда хотела другого.

— Чего же? — спросила Феофано.

Аспасия сидела неподвижно. Вокруг были женщины, над головой — лампа, под днищем корабля плескалось и шумело море, сверху доносились голоса людей и крики чаек. Все это сейчас не имело значения.

— Я никогда не хотела многого, — заговорила она медленно. — Я хотела быть доброй — доброй христианкой, доброй женщиной и достойной дочерью своего отца. Когда пришло время, я хотела быть хорошей женой своему мужу. Я служила моей императрице, как могла; я заботилась о ее дочери, которую она доверила мне. Этого я хотела и этим счастлива.

— А теперь? — спросила Феофано. — Разве теперь ты ничего не хочешь?

Аспасия не спешила с ответом. Она говорила медленно, обдумывая и взвешивая свои чувства:

— Бог взял у меня все. Все, кроме тебя. Я подняла глаза, и там, где всегда был только потолок, я увидела высокое небо. Чего я хочу сейчас? Я хочу лететь. В свободном полете.

— Королева никогда не может быть свободна, — сказала Феофано.

— Да, — подтвердила Аспасия.

— Ты оставишь меня, если я тебя отпущу?

Аспасия посмотрела вниз, на пальцы, сжимавшие ее руку, потом подняла взгляд на лицо, которое знала, наверное, лучше, чем свое собственное.

— Не оставлю, пока я нужна тебе, — ответила она.

— Значит, ты не совсем свободна.

— Свободна, — возразила Аспасия. — Ведь я могу выбирать. Я согласилась остаться с тобой. Я согласилась служить тебе. Я согласилась ехать вместе с тобой. Когда мы приедем, кто знает, что будет тогда? Все может случиться. Все, что угодно!

Феофано была бледна, но глаза ее горели. На мгновение она стала прежним, бесстрашным сорванцом, жадно вдыхающим ветер, пахнущий приключениями.

— Да, — эхом откликнулась она, — все, что угодно.

7

Рим.

Даже византиец, рожденный в Константинополе, воспитанный в империи, замолкает почтительно, услышав это слово. Здесь родилась Империя, здесь на крови мучеников воздвигалась Святая Церковь, здесь пал западный мир, и вожди варваров повергли в прах римские легионы.

Рим — это стена в пятнах и трещинах, это руины и пустыри, это скопление деревень, — все это считает себя Римом. У них даже было то, что они называли Сенатом, где плелись интриги, отдаленно напоминавшие константинопольские, и царил мятежный дух, как и во времена расцвета.

Папа жил не в этом Риме. Его дворец стоял отдельно, рядом с базиликой Святого Иоанна на холме Целий, этот город в городе назывался Латеран. Между ним и обиталищами мирских римлян простирались развалины и зеленые заросли, кое-где перемежавшиеся полями и виноградниками.