Дочь орла

Так нужно было поступить с ней давно. Аспасия изгнала сочувствие из своего сердца; это было нетрудно, коль дело зашло так далеко. Аделаида не из тех, кто будет плакать и жаловаться.

Аделаида выпрямилась.

— Хорошо, — согласилась она. — Поступай, как знаешь. Я уеду туда, где не буду тебе досаждать.

— Куда?

Это была ошибка, но Оттон еще не вполне освоился в своем новом качестве.

Мать его не воспользовалась преимуществом. Может быть, она надеялась, что он еще размякнет; но она знала, что сама уже никак не может на него влиять.

— Домой, — сказала она. — В Бургундию. Мой брат жалуется, что слишком редко видит меня. Он будет рад.

Оттон кивнул равнодушно.

— Я не стану, — сказала Аделаида, — поднимать новый мятеж против тебя. Даю тебе слово.

Щеки Оттона потемнели. Но он произнес достаточно спокойно:

— Я принимаю его. Скоро ли ты поедешь?

Она заморгала. «Ага, — подумала Аспасия, — она хотела сыграть слабостью против слабости». Но Оттон не поддался. Она попалась в свою ловушку, ее гордость затянулась на ее шее, как петля.

— Завтра, — сказала она. Голос ее звучал безжизненно.

— Так скоро? — Он прервал себя. — Да. Завтра.

Она склонила голову. Потом поклонилась, утопая в пышных юбках. Ни объятий, ни поцелуев. Оттон их и не желал. Он хотел быть императором; он и стал императором.

17

Феофано сказала с мрачным удовлетворением:

— Теперь у нас наступит настоящий мир.

Ей пришлось подождать, пока уйдет Оттон, чтобы высказать, что было у нее на уме. Он не задержался. Поскольку она носила ребенка, он не исполнял своих супружеских обязанностей, а у нее не было настроения его успокаивать. Тяжкое испытание — отрываться от матери, человек сам должен справиться с ним.

Феофано не могла — или не хотела — разделить его горе. Она представила себе королевство, освобожденное от императрицы-матери, и позволила себе улыбнуться: быстрой улыбкой, блеснувшей как клинок.

— Оттон будет лучше чувствовать себя теперь, когда он свободен думать сам за себя.

— А ты свободна думать за него.

Феофано подняла бровь.

— Ты осуждаешь нас?

— Нет, — сказала Аспасия. — Я думаю, хорошо, что ее величество уезжает. Она хочет слишком много из того, что по праву принадлежит тебе.

— Вот именно, — подтвердила Феофано. Она поместилась перед Аспасией, чтобы та могла закончить то, чему помешала ссора: расплетать последнюю косу и долго, медленно расчесывать ее, что доставляло Феофано почти животное удовольствие. Аспасия, захваченная этим медленным ритмом, чуть не подскочила, когда Феофано заговорила снова: — Что ты думаешь о герцоге Карле?

— А я должна о нем что-то думать? — спросила Аспасия.

— Ты же всегда думаешь, должна ты или нет.

Аспасия засмеялась.

— Ну, ладно. На него приятно смотреть. Говорят, он хорош в бою.

— А ты? Что бы ты сказала?

— Я не уверена, стоило ли ссориться из-за него с королем франков, принимая его после того, как он поднял мятеж, и, что еще хуже, давая ему герцогство. Как ни посмотри, этот Сварливый — дело короля Лотара.

— Верно, — сказала Феофано, — но он хорошо служит нам. Кажется, он из тех людей, которые помнят, кому обязаны.

— Хотела бы я знать, как он заплатит вам, — возразила Аспасия.

— Преданностью, я полагаю, — сказала Феофано, — если мы будем относиться к нему с уважением. Мне он, пожалуй, нравится. Он может быть очарователен, когда захочет.

— Все хотят быть очаровательными при тебе, — Аспасия поцеловала Феофано в пробор.

Феофано улыбнулась через плечо.

— Не только при мне. Когда тебя нет, он тебя разыскивает. Иногда он даже решается спросить.

Аспасия подавила вздох.

— Он здесь новичок. У него не было времени разобраться.

— Я думаю, он все знает, — сказала Феофано. — Он очень умный и неравнодушен к тебе, я полагаю, хотя и слишком робок, чтобы показать это. Сегодня, когда ты куда-то ходила, он спрашивал, каковы могут быть твои планы.

— Сплошное уныние, — сказала Аспасия. И в самом деле: не второй ли это герцог Генрих, мечтающий о царственной византийской невесте?

— Нет, — возразила Феофано. — Я так не думаю. Он не единственный, кто ухаживал за тобой, и не единственный, кто решился намекать на это. Ты же знаешь, тут нет ничего невозможного. Оттон и я дадим тебе великолепное приданое; а мужчина, у которого уже есть наследники, не будет требовать от тебя еще.

У Аспасии тяжко и медленно закружилась голова. Такие разговоры уже случались. Не очень давно, но достаточно, чтобы она стала надеяться, что слышит это в последний раз.

— Ты же знаешь, что я не хочу снова выходить замуж.

— В самом деле? — спросила Феофано. — У тебя нет призвания к монашеству, и я тебе никогда этого не предлагала. Но когда я вижу тебя все время одну, и некому стать рядом с тобой…

Аспасия стиснула зубы. Она никогда не рассказывала Феофано о посягательствах Генриха, поскольку они были бесполезны; более того, она не призналась и в своем долгом грехе с Исмаилом. Сначала она трусила, потом никак не случалось подходящего момента. Теперь тоже было не то время. «Скоро, — сказала она себе. — Когда в королевстве настанет покой. Когда у Феофано будет время понять».

— Я и так довольна, — сказала Аспасия как можно спокойней.