Дочь орла

Может быть, монахи и правы. Интерес к внешности — женский грешок. Но у Аспасии было уже столько грехов и грешков, что об этом можно и не думать.

— Хотела бы я, — сказала Хильда, — быть похожей на тебя!

Она не поняла, почему Аспасия рассмеялась. Пока она стала ей объяснять причину своего смеха, пришла служанка, завернула их в большие мягкие полотенца и повела в парную.

Герберт уже ждал их, когда они вернулись в гостиницу. Он вскочил со стула и распахнул им навстречу объятия. Аспасия и Исмаил бросились в них. Так и простояли все трое, молча обнявшись.

Аспасия освободилась первая. Она разгладила смятое платье и сказала:

— Ты все знаешь.

— Думаю, я знал это раньше тебя, — отвечал Герберт. — Я сделал что мог, но этого слишком мало, и уже слишком поздно.

Ее спина хотела согнуться. Она ей не позволила.

— Значит, надежды нет?

Он решительно потряс головой.

— Только в аду полная безнадежность. На земле все может измениться. — Он вытолкнул их обоих из теплого полумрака гостевого дома на открытый воздух. — Конечно, вы оба устали, но нельзя же так. Посмотрите! Зима прошла, солнце светит ярко и сулит хорошую весну. Воздух сладок, как вино. Вот мой город на холме, теплый человеческий город. Разве можно впадать в отчаяние, когда видишь все это?

Теперь он вполне стал собой. Глаза его блестели, лицо было полно жизни. Тени под глазами были не больше, чем у любого другого человека, живущего напряженной жизнью.

— Галлия пошла тебе на пользу, — заметила Аспасия.

— Здесь дом. — Он взял их обоих под руки и повел вниз по вымощенной камнем улице. Он с гордостью топнул ногой.

— Римляне, — сказал он. — Они строили на века.

— Италия никогда не была твоей страной, — заметила Аспасия. — Как и Испания. Твое место здесь.

Он кивнул:

— Я сам не осознавал этого, пока не вернулся. Понимаешь, это не просто Галлия. Это Реймс. Чем ближе я подъезжал, тем счастливее становился. Въезжая в городские ворота, я уже пел.

Аспасия улыбалась, чувствуя странную неловкость — так непривычно стало для нее улыбаться:

— Наверное, Реймс тоже рад твоему возвращению. Для тебя сразу нашлась работа в школе.

— Конечно. Эриберт заболел. Слава Богу, Исмаил, что приехал, а то ведь тут нет никого, кто хотя бы походил на врача. Эриберт заболел, и не нашлось никого, кто мог его заменить по классу музыки, а с математикой тут всегда было плохо. У них даже не хватило ума подготовить кого-то из молодых, чтобы он учил начинающих, а при необходимости занимался бы и со старшими. За все время моего отсутствия они палец о палец не ударили.

— Значит, им нужен ты, — сказал Исмаил.

— Научить бы их соображать. — Герберт тряхнул головой. — Ну, вот, а я еще обещал, что не буду портить вам настроение своими заботами. Полюбуйтесь лучше на мой город.

Он подвел их к дверям собора. Солнце клонилось к западу, освещая золотисто-серый камень башни и сверкая огнем в витраже над дверью. Аспасия знала, что рисунок витража заимствован из Равенны. Она повернулась к городу.

Четкая планировка улиц отражала вкус римлян, но франки исказили ее прямые линии, добавив поворотов и изломов. Скопление соломенных крыш. Рынок с разноцветными навесами торговцев казался старым лоскутным одеялом. Всюду суетились люди, не так много и не так деловито, как в ее родном Городе, но достаточно много и живо, чтобы на это было приятно смотреть.

— Что бы мы ни делали, — сказал Герберт, — кто бы ни назвал себя их господином, они будут продолжать жить. Может быть, нелегко при плохом господине, но люди, как сорняки. Они выживают в самых суровых условиях. Никого из них особенно не волнует, Генрих или Оттон правит Германией. Во всяком случае не больше, чем солнце в небесах или земля под ногами. И все же, — продолжал он, — нам не может быть все равно. Хороший господин лучше для народа, чем плохой; власть, основанная на законе, лучше, чем власть, полученная силой или обманом. Это я понял в Боббио. Поэтому я вернулся сюда.

— Аминь, — закончил Исмаил тем же тоном, удивив их обоих. Он сверкнул белозубой улыбкой. — Когда ваш дьявол цитирует священное писание, дьявол мавров может подпевать. — Герберт захохотал; Аспасия улыбнулась. Исмаил продолжал: — Оставим проповеди, друг мой, дело плохо. Может ли твой архиепископ сделать что-нибудь, чтобы исправить положение?

— Ты сам можешь его спросить, — отвечал Герберт, открывая небольшую дверцу и приглашая их внутрь.

В соборе царил полумрак, горела лишь одна лампа, и пламя заката, смягченное цветными стеклами, пробивалось в окна. Одно из окон с северной стороны представляло собой целую картину из цветного стекла, отражение которой словно висело в воздухе. В солнечном свете витраж казался сделанным из рубинов, сапфиров, изумрудов, бриллиантов и еще каких-то драгоценных камней.

Может быть, потом Аспасия найдет минутку, чтобы разглядеть эту красоту. Сейчас Герберт быстро прошел мимо, даже не взглянув, лишь на мгновение преклонил колена перед высоким алтарем.