Дочь палача

Палач подошел к камере задумчиво поглядел на сторожа. Потом внезапно просунул руку через решетку и схватил извозчика за мужское достоинство. И сжал так сильно, что у того выкатились глаза и он тихо заскулил.

– Смотри у меня, Ригг, – прошипел Куизль. – Я знаю все твои грязные тайны. Всех вас знаю. Сколько раз ты приходил ко мне за чаем, чтобы у тебя стояло? Или за бутылочкой отравы, чтобы снова жену не обрюхатить? Сколько раз ты звал домой знахарку? Пять? Шесть раз? А теперь она ведьма, а вы на свободу выйдете. И на меня вам тоже плевать!

Палач выпустил беднягу и оттолкнул внутрь камеры. Тот медленно сполз по стене и захныкал. Куизль отошел к соседней камере, где его уже поджидала Марта. Она вцепилась пальцами в решетку, в глазах стоял страх.

– Отдай мой плащ, я принес тебе одеяло, – громко сказал Куизль.

Он просунул знахарке шерстяное покрывало, пока она, зябко ежась, стянула его плащ. Когда она схватила свернутое одеяло, Якоб почти беззвучно прошептал:

– Размотай незаметно в углу. Там бутылочка, выпей.

Марта взглянула на него вопросительно.

– Что там?..

– Не спрашивай, пей, – снова прошептал палач.

Стражник Андреас тем временем снова уселся на табурет возле двери. Опершись на пику, он с интересом оглядывался на них.

– Господа явятся в полдень, – заговорил Якоб уже громко. – И лучше бы тебе начинать молиться. – И добавил тихо: – Не бойся, это для твоего же блага. Доверься мне. Но выпей все и сразу.

Потом он отвернулся и стал спускаться по сырой лестнице в камеру пыток, чтобы все подготовить.

Двое мужчин сидели за бутылкой портвейна, но один из них пил с трудом. Он дрожал от болей, так что капли дорогого напитка падали на вышитый золотой парчой кафтан. Пятна, словно кровь, растекались по одежде. Со вчерашнего дня стало хуже, хоть ему пока еще удавалось скрывать это от других.

– Они сбежали от них, – сказал он. – Я так и знал, что ты только все испоганишь. Ты ни на что, вообще ни на что не годишься в одиночку.

По телу старика снова прокатилась волна боли. С большим трудом он смог совладать с голосом и просипел:

– Дело выходит из-под контроля.

Его правая рука царапала полированный хрусталь стакана. Нельзя сдаваться сейчас, останавливаться, только не теперь, когда цель так близка…

– Это может нас всех погубить, не только тебя или меня, а весь род, ты понимаешь? Наше имя навеки останется оскверненным!

– Ерунда, – ответил другой и откинулся на стуле. – Это же дети, кто им поверит. Хорошо, что все это дело с ведьмой затянулось. Сначала пусть дети уберутся, а потом можно и ведьму сжечь. Тогда нас никто и не подумает заподозрить.

Он встал и направился к двери. Дела не терпели отлагательства, иначе здесь всё вконец разорится. Здесь не хватало такого, как он. Такого, кто принял бы на себя управление. Они все его недооценили.

– А что с самим договором? – спросил старик, силясь выбраться из-за стола. – Им хорошие деньги заплатили!

– Положись на них, они справятся. Может, уже сегодня. – Он отворил дверь и вышел из комнаты.

– У них еще пять дней, – крикнул старик ему вслед. – Пять дней! Если дело не будет улажено, то я пошлю людей за убийцами! И сомневаюсь, что ты тогда получишь хоть геллер!

Он и договорить не успел, как его собеседник захлопнул тяжелую дубовую дверь. Теперь изнутри доносился лишь приглушенный крик.

– Через пять дней ты помрешь, – пробормотал он, зная, что старик не слышит его за закрытой дверью. – И если не дьявол тебя заберет, так я отправлю тебя в ад сам.

Когда он шел по балкону с роскошными резными перилами, взгляд его устремился над крышами домов к лесу, который темной и молчаливой стеной высился перед воротами. Его охватил страх. Этот человек по ту сторону стен – от него всего можно ждать. Что будет, когда детей не станет? Разве остановится? И не станет ли он сам следующей его жертвой?

Они явились ровно в полдень. Предваряли шествие четверо стражников, за ними следовали секретарь и трое свидетелей. Якоб Шреефогль был бледен лицом, он не спал целую ночь; жена то и дело вскакивала от кошмаров и принималась звать Клару. Кроме того, еще донимало похмелье после попойки с лекарем. Он не помнил точно, что именно тогда рассказывал Фронвизеру-младшему. Но ощущение складывалось такое, что говорил он вчера куда больше, нежели слушал.

Впереди него шел Михаэль Бертхольд. Пекарь привязал к поясу букетик из полыни, чтобы тот уберег его от колдовства. Что-то бормоча, он перебирал в руках четки. А когда вошел в тюрьму, перекрестился. Шреефогль покачал головой. Пекарь, видимо, уже винил Штехлин в том, что у него так часто подгорал хлеб и развелось столько мышей в пекарне. Если Штехлин превратится в пепел, а хлеб так и будет подгорать, он, скорее всего, начнет выискивать новую ведьму, подумал Шреефогль и сморщил нос. Резкий запах полыни не давал дышать.