Дочь палача

Магдалена не обращала внимания на взгляды. Продолжая смеяться, она неожиданно для себя решила вернуться домой не через Речные ворота, а через Пастушьи. Девушка знала одну узкую безлюдную тропу, ведущую вдоль городской стены к реке. Она поприветствовала стражников, вышла из ворот и пошла не спеша между деревьями. В лицо светили теплые лучи апрельского солнца.

Это оказалось так просто. И как они раньше не догадались? Все время маячило у них перед глазами, а они просто не замечали! Магдалена представляла себе, как сообщит новость отцу. Она сжимала находку в руке. Знахарку уже сегодня могут освободить. Ну, может, и не освободить, но уж точно прекратить пытки и начать новое расследование. Магдалена была уверена, что теперь-то все обернется к лучшему…

Дубинка ударила ее прямо в затылок, и девушка рухнула наземь.

Едва она попыталась подняться, как почувствовала, что кто-то схватил ее за шею и вдавил обратно в грязь. Лицо оказалось в луже. Она попыталась вдохнуть, но в рот лишь затекла жижа и грязная вода. Магдалена дергалась, словно рыба, брошенная на берег, но напавший крепко надавил ей на голову. Она почти потеряла сознание, когда ее внезапно подняли вверх. Кто-то заговорил ей в самое ухо.

— Ты и не представляешь, что я еще с тобой сотворю, палачиха. В Магдебурге я как-то раз отрезал одной девке груди и заставил сожрать. Хочешь такое, а? Но сначала я доберусь до твоего папаши, и ты, дорогуша, мне в этом поможешь.

От второго удара в глазах все потемнело. Она уже не чувствовала, как дьявол поднял ее из воды и поволок по откосу к реке.

Находка выпала из ее рук и, оказавшись на дне лужи, медленно скрылась в грязи.

Якоб Куизль боролся за жизнь обессилевшей знахарки, которую прежде пытал. Он очистил рану на голове и наложил повязку с дубовой корой, а распухшие пальцы смазал густой желтой мазью. То и дело палач вливал ей в рот какой-то настой из маленькой бутылочки. Но Штехлин было трудно глотать. Бурая жидкость стекала по губам и капала на пол.

— Что это? — спросил Симон и указал на бутылочку.

— Отвар из зверобоя, красавки и других трав, которых ты не знаешь. Он лишь успокоит ее, не более. Проклятье, хоть рану на голове промыли бы сразу! Она уже воспалилась. Отец твой — шарлатан проклятый!

Симон сглотнул, но возразить ему было нечего.

— Откуда у вас такие познания? Вы, по-моему, нигде не обучались…

Палач громко рассмеялся, пока осматривал многочисленные гематомы на ногах знахарки.

— Обучался, ха! Ваши безголовые доктора думают, что в своих стылых университетах доберутся до истины. Но там нет ничего! Только умные книжки, написанные умными людьми, которые списали все у других умных людей. Но настоящая жизнь, настоящие болезни — там, за стенами. Учись по ним, а не по книжкам. И толку тогда будет больше, чем от всей университетской библиотеки Ингольштадта!

— Но ведь у вас же дома тоже есть книги, — вставил Симон.

— Да, но какие книги? Книги, которые вы запретили или на которые не обращаете внимания, потому что они не сходятся с вашими закостеневшими познаниями! Шультет, Парэ или старый Диаскорид — вот настоящие ученые! Но нет же, вы пускаете кровь, разглядываете мочу, и продолжаете верить в ваши поганые четыре жидкости. Кровь, мокрота и желчь — вот все, из чего, по-вашему, состоит человек! Когда однажды мне всего один раз позволили сдавать экзамен в университете…

Он замолчал и покачал головой.

— Да чего я тут распинаюсь. Мне нужно спасти знахарку, чтобы потом ее же убить, и больше ничего.

Наконец Куизль закончил осматривать пленную. В завершение он разорвал кусок ткани на полосы, смочил их желтой мазью и обмотал ноги Марты, которые походили больше на одну сплошную гематому. При этом он беспрестанно качал головой.

— Надеюсь, я не слишком сильно ее покалечил. Но хуже всего рана на голове. В ближайшее время выяснится, спадет лихорадка или же усилится. Если усилится, то, боюсь, сегодняшняя ночь окажется для Марты последней. — Якоб поднялся. — В любом случае нужно сказать Лехнеру, что показаний он сегодня уже не получит. Выкроим немного времени.

Куизль еще раз наклонился и подложил под голову знахарке еще немного свежей соломы. Затем он направился к выходу. Симон все еще нерешительно топтался возле больной, и палач нетерпеливо его окликнул.

— Большего мы сейчас сделать не сможем. Можешь в церковь сходить, молитву там почитать или еще что, я не знаю. А я пока пойду домой, посижу в саду, покурю и поразмыслю. Сейчас от этого больше толку.

Больше не оборачиваясь, он вышел из тюрьмы.

Когда Симон пришел к себе домой, отец его сидел в комнате перед кружкой вина и выглядел очень довольным. Он даже попытался улыбнуться, когда увидел сына. Симон понял, что отец выпил лишнего.

— Хорошо, что ты вернулся. Мне потребуется твоя помощь. У маленькой Марии, дочки Денглера, проказа, а Бихлер Зепп…

— Тебе не удалось ей помочь, — перебил его резко Симон.

Бонифаций Фронвизер взглянул на него непонимающе:

— Ты о чем?

— Ты не смог ей помочь. Ты оплошал и, оказавшись в тупике, послал за палачом.

Глаза старого лекаря сузились.