Дочь палача и черный монах

Куизль осторожно отломил кусочек теста и стал его нюхать; при этом он закрыл глаза, а ноздри его шевелились, как у лошади. Выглядело все так, словно он этот кусочек хотел втянуть носом. Наконец Якоб отложил его в сторону, опустился на колени и принялся нюхать рвотные массы на полу. Симон почувствовал, что ему становится дурно. В комнате стоял едкий запах уксуса, дыма и разложения. И чего-то еще, что лекарь не мог распознать.

– Что… что вы там нашли? – спросил он.

Палач выпрямился.

– Он меня до сих пор никогда не подводил, – сказал он и коснулся своего крючковатого носа. – Я тебе любую самую мелкую болячку вынюхаю из загаженного ночного горшка. А эта вот лужа пахнет смертью. Тесто – тоже.

Куизль снова взял кусок булочки и покрошил его в ладони.

– Отрава в меде, – пробормотал он через некоторое время. – Пахнет… – Он поднес тесто к носу и наконец улыбнулся. – Мышиной мочой. Как я и предполагал.

– Мышиной мочой? – растерянно спросил Симон.

Куизль кивнул.

– Так пахнет болиголов. Самое ядовитое растение в наших краях. Паралич медленно расползается от ног и выше, пока не дойдет до сердца. Можешь даже почувствовать приход смерти.

Симон с отвращением встряхнул головой.

– И кому такое на ум только могло прийти! Никто из деревни до такого не додумался бы, так? Какой-нибудь завистливый мастеровой просто пристукнул бы Коппмейера дубинкой. Но чтобы это…

Погруженный в раздумья, Куизль пожевал потухшую трубку, потом резко развернулся и направился к выходу.

– Вы куда? – крикнул ему вслед Симон.

– Еще раз хорошенько погляжу на пастора, – проворчал он уже снаружи. – Что-то тут не сходится.

Симон невольно усмехнулся. Палач попробовал крови. Достаточно было лишь небольшого толчка, и мысль его начинала работать безотказно, как нюрнбергский часовой механизм.

Вернувшись в церковь, Куизль тщательнейшим образом осмотрел священника. Стараясь не задевать его, обошел труп вокруг, словно желал подробно оглядеть положение тела. Андреас Коппмейер все так же покоился на надгробной плите с изображенным ликом Богоматери, на которой его нашли утром. Пастор скорчился на полу, так что виден был только его профиль. Волосы его побелели от инея, а лицо цветом стало напоминать замороженного карпа. Левая рука лежала вдоль тела, а правой он, похоже, указывал на надпись над головой Богоматери.

– Sic transit gloria mundi, – пробормотал палач. – Так проходит мирская слава…

– Он даже обвел надпись. Вот, посмотрите! – сказал Симон и указал на неровные линии вокруг изречения. Круг был прерывистый, словно Коппмейер нацарапал его на льду из последних сил. – Он совершенно ясно понимал, что ему приходит конец, – заключил лекарь. – Добряк Коппмейер всегда славился чувством юмора, в этом ему нельзя было отказать.

Куизль наклонился и провел рукой по изображению святой. Над головой ее лучился нимб.

– Одно меня настораживает, – пробормотал он. – Это ведь надгробная плита, так?

Симон кивнул:

– Таких полно по всей церкви. Почему вы спрашиваете?

– Сам посмотри, тупица, – палач обвел рукой все пространство церкви. – На других плитах тоже покойные нарисованы. Советники, рыцари, богатые женщины. Но здесь, без сомнения, изображена Дева Мария. Никто не осмелится пририсовать нимб простой смертной.

– Может, какой-нибудь святой дар? – высказал мысль Симон.

– Sic transit… – снова начал палач.

– Так проходит мирская слава, – нетерпеливо перебил его лекарь. – Это я знаю. Но вот как это связано с убийством?

– С убийством, может, и никак, а вот с тайником – вполне, – неожиданно ответил Куизль.

– Тайником?

– А ты разве не говорил, что священник, мол, всю прошлую ночь в церкви трудился?

– Да, но…

– Посмотри-ка на круг внимательнее, – пробормотал палач. – Ничего не бросается в глаза?

Симон склонился над рисунком и хорошенько присмотрелся. Его словно громом поразило.

– В круг же попали не все слова, – прохрипел он. – Только первые два…

– Sic transit, – сказал Куизль и ухмыльнулся. – Господин ученый лекарь, конечно, знает, что это значит.

– Проходит… через… – проговорил отстраненно Симон. И только потом до него дошло. – Через… плиту? – прошептал он и самому себе не поверил.

– Ее, конечно, придется сдвинуть.

Палач принялся стаскивать с плиты неподъемное тело Коппмейера. Он ухватил его за сутану и оттащил на несколько метров за алтарь.

– Здесь уж его никто не потревожит, – проговорил он. – Лишь бы какая-нибудь бабка тут помолиться не вздумала, а то помрет со страха… – Поплевал на ладони. – Ну а теперь за работу.

– Но плита… она же пудов десять весит, – заметил Симон.

– И что? – Куизль поддел плиту гвоздем и приподнял из углубления. После чего схватился за нее обеими руками и начал поднимать, медленно, сантиметр за сантиметром. На шее у него вздулись жилы толщиной в палец. – Если жирный пастор смог ее поднять, то, видимо, не такая уж она и тяжелая, так? – просипел он.

И неподъемная плита с оглушительным грохотом рухнула прямо под ноги Симону.