Дочь палача и король нищих

…запах пороха, крики раненых, незрячие глаза убитых. Якоб с двуручным мечом шагает по полю битвы, усеянному телами. Вот уже десять дней они стоят лагерем под Магдебургом. И сегодня Тилли отдает приказ штурмом взять город. Инженеры соорудили насыпи, и теперь с них не умолкая гремят орудия. Огромные каменные ядра с грохотом врезаются в стену, пока не проламывают в ней брешь. Якоб и другие ландскнехты с криками врываются в город, заполняют улицы и рубят любого, кто попадется на пути. Мужчин, женщин, детей…

Мальчишка Якоб на войне повзрослел. Он стал солдатом на двойном жалованье и получает теперь по десять гульденов в месяц за то, что бьется за Тилли в первом ряду. Полковник выдал ему грамоту мастера длинного меча, но в основном Якоб сражается кацбальгером, коротким мечом, который обычно вонзали противнику в живот и проворачивали, чтобы рассечь внутренности. Двуручник Якоб носит за спиной, чтобы вселять страх во врагов и внушать уважение собственным людям.

Уже ни для кого не секрет, что Якоб – сын палача. Это создает вокруг него магический ореол. Даже товарищи считают палача колдуном, странником между мирами. Когда Якобу нужны деньги, он продает отрезки с висельных веревок, отливает пули, всегда бьющие в цель, и мастерит амулеты, дарующие своим владельцам неуязвимость. Ему восемнадцать лет, он силен, как медведь, и полковник уже повысил его до фельдфебеля. Потому что Якоб убивает лучше остальных: быстро, без лишних слов, без тени сомнения. В точности как научил его отец. Собственные люди его боятся, исполняют любой его приказ, опускают голову, когда он проходит мимо, и восхищаются им, когда он словно одержимый первым устремляется в атаку.

Но после боя он, бывает, стоит посреди затянутого дымом поля, окруженный скорченными и окровавленными телами – и плачет.

Жнецу тому прозванье – Смерть…

Якоб сбежал из Шонгау, чтобы не обучаться кровавому ремеслу палача. Чтобы не стать подобным своему отцу.

Но Господь вернул его на уготованный ему путь…

Из раздумий палача вырвал внезапный шум. Куизль потерял всякое чувство времени, но по щебету птиц мог предположить, что снаружи уже наступило утро. Дверь в камеру со скрипом отворилась, и на пороге возник мужской силуэт. Со спины на него падал дрожащий свет факела, закрепленного на стене, и тень, которую отбрасывал гость, казалось, заполнила собой все пространство.

Пришедшему даже говорить ничего не требовалось, Куизль и так знал, кто к нему пожаловал.

6

Регенсбург, раннее утро 20 августа 1662 года от Рождества Христова

Катарина лежала на полу посреди темной камеры и пыталась стряхнуть с себя волосатую руку, которая, словно паук, щекотала ее по лицу. Она явственно чувствовала ее прикосновения, но каждый раз, когда открывала глаза, кроме своей собственной руки, ничего перед собой не видела. Она держала ее почти вплотную перед лицом и шевелила пальцами, а они превращались в черные паучьи лапы, усыпанные тонкими волосками. Тогда Катарина принималась с криком бить себя по лбу, снова и снова.

– Убирайся! Оставь меня в покое!