Дочь палача и театр смерти

Якоб опустился на скамейку – и какое-то время это были два пожилых человека, присевшие отдохнуть в горах и погреться на солнце. Они молча смотрели вниз, на монастырь, что ютился в окружении цветущих лугов и гор. Вид был до того захватывающий, что Куизль на краткий миг позабыл, для чего сюда явился.

– Приятное местечко, – произнес Лехнер спустя какое-то время. – Так здесь тихо и, главное, уединенно… И никого поблизости, кто бы мог подслушать.

– А нам есть от кого таиться? – спросил Куизль.

Секретарь улыбнулся:

– Если я и усвоил что-то за последние дни, так это то, что в этой проклятой долине никому нельзя доверять. Ни аббату, ни судье, и уж тем более этому строптивому народцу, для которого, похоже, не существует никаких законов и правил. – Впервые за это время Лехнер взглянул на Куизля. – В особенности это касается тесных, пропахших сыростью часовен, где невозможно поговорить с глазу на глаз. Итак, что тебе удалось выяснить, палач?

Куизль застыл в недоумении. Он приготовился выслушать крепкую отповедь, потому что затеял расследование, не оповестив перед этим Лехнера. Но, очевидно, приступ гнева в часовне был притворным.

Лехнер подмигнул ему, словно бы прочел его мысли.

– Ты – моя ищейка, палач, – сказал он. – Я пустил тебя по следу. Но никто не должен знать, что именно я спустил тебя с поводка. А теперь выкладывай.

Якоб прокашлялся.

– Зайлер повесился сам, в этом нет ничего загадочного. Хотя и у него в кармане нашелся тот фарисей. И полагаю, что Франц Вюрмзеер тоже получил такую фигурку.

Палач рассказал Лехнеру о том, как быстро Вюрмзеер разглядел фигурку в сумрачном свете. О переломленной щепке, найденной в кармане Зайлера, он упоминать не стал, хотя и на этот счет у него уже имелись кое-какие мысли.

Когда он закончил, Лехнер одобрительно кивнул:

– Хорошая работа, палач. Все сходится с моими собственными догадками.

– Зайлер получил фигурку, потому что она должна о чем-то ему напомнить, – произнес Куизль задумчиво. – А вслед за этим он вешается. Только вот почему? С чего бы ему убивать себя из-за какой-то фигурки? Должно быть, это связано как-то с алчностью и лицемерием.

– Хм, Ксавер, вероятно, смог бы объяснить нам это… Но он, к сожалению, сбежал.

Лехнер снова закрыл глаза, словно нежился на солнце.

– Значит, Вюрмзеер, – проговорил он затем. – Вот ведь как выходит… Ты мне очень помог.

– Это еще не всё, – добавил Куизль. – Симон тоже видел кое-что странное.

Он рассказал о детских останках, черном всаднике и кругах из камешков. Услышав про круги, Лехнер вдруг насторожился и резко выпрямился, словно ужаленный.

– Где Симон видел эти круги? – спросил он быстро.

– Вроде бы на старом тракте недалеко от Унтераммергау, потом у Меченой скалы и Жертвенного холма.

– Три, – задумчиво пробормотал Лехнер и спросил с нажимом: – Вы говорили об этом с кем-то еще?

Куизль помотал головой:

– Кажется, нет.

Он не стал говорить, что Петер, по всей вероятности, уже рассказал обо всем ребятам. И Георг Кайзер скорее всего уже знал об этом.

Лехнер смерил Якоба суровым взглядом. Лицо его вдруг расслабилось, он был теперь очень сосредоточен.

– Послушай, мне бы хотелось, чтобы вы – ты и цирюльник – больше не вмешивались в это дело. Можешь отправляться домой, мне здесь ты больше не нужен.

– То есть как? – спросил Куизль; ему казалось, он ослышался.

– Я сказал, можешь возвращаться в Шонгау, пока не поднял лишнего шума. Ты мне очень помог, благодарю.

– Но…

– Ты свободен. – Лехнер нетерпеливо махнул рукой: – И оставь меня ненадолго одного. Мне нужно поразмыслить.

– Мне тоже, – хмуро ответил палач. – О том о сем… В особенности об ищейке, которую спустили с поводка, – добавил он тихо.

Якоб поднялся со скамейки и стал спускаться обратно к монастырю. От злости он даже забыл попрощаться с секретарем.

Но Иоганн Лехнер уже закрыл глаза и сидел, словно вслушивался в игравшую для него одного мелодию.

* * *

Магдалена была мертва.

Она лежала, холодная, в пропахшем сыростью гробу, ее руки и ноги окоченели, кто-то положил ей на глаза монеты в уплату за переправу на тот свет. Она ощущала прохладу металла, тяжело давящего на веки. Откуда-то издалека, приглушенные сквозь крышку гроба, доносились печальные и низкие голоса. Хор. Люди отпевали ее грешную душу. Магдалена заплакала бы, но она была мертва.

Внезапно послышался плеск, и в следующий миг по ногам ударила сырость.

«Вода! – пронзила ее мысль. – Вода!»

Гроб наполнялся холодной, темной водой. Она медленно поднималась к бедрам, плечам и наконец-то захлестнула лицо, стала душить. Магдалена пыталась высунуть голову из воды, вдохнуть. Но, сколько она ни силилась, всякий раз ударялась о крышку гроба. Остался лишь крошечный зазор, наполненный драгоценным воздухом. Но вскоре не осталось даже его. Вода натекла в нос и в рот, хлынула в горло. Вкус был солоноватый, как у…

Как у крови?

Магдалена пыталась закричать, но в горло беспрестанно лилась солоноватая жидкость.

Она тонула в собственной крови.

– Вода, вода! – хрипела Магдалена.

На лоб легла теплая ладонь, успокоила.

– Все будет хорошо, – произнес низкий, приглушенный голос. – Господь с тобою.