Дочь палача

Человек стоял у окна, почти вплотную к тяжелым красным шторам. На улице сгустились сумерки, но это, в принципе, не имело значения. В этой комнате всегда царили сумерки — мрачный, серый полумрак, который за весь день даже солнечные лучи не могли разогнать. Внутренним взором человек представлял себе солнце над городом. Оно всходило и опускалось, снова и снова, и никому его не остановить. Этот человек тоже никому не позволит себя остановить, хоть сейчас и произошли некоторые заминки. И они его раздражали… Он развернулся.

— Ну какой же ты тупица! Ты на что-нибудь вообще годен? Почему ты хоть раз не можешь нормально довести дело до конца?

— Я все сделаю.

Полумрак позволял разглядеть еще одного человека. Он сидел за столом и ковырялся ножом в мясном пироге, словно в брюхе у забитой свиньи.

Человек у окна плотнее задернул шторы и вцепился пальцами в ткань. Его охватил новый приступ боли. Времени почти не осталось.

— Зачем вообще надо было затевать все это с детьми? Теперь начнут болтать…

— Никто не начнет болтать, положись на меня.

— Несколько человек уже засомневались. Остается лишь надеяться, что знахарка признается. Палач начал задаваться ненужными вопросами.

Человек за столом продолжал, лихорадочно орудуя ножом, размельчать пирог в кашу из мяса и теста.

— Ха, палач! Кто поверит палачу?

— Не надо недооценивать Куизля. Он хитер как лис…

— Ну, на лис обычно капканы ставят.

Человек у окна шагнул к столу и хлестнул сидящего обратной стороной ладони. Тот схватился за щеку и злобно посмотрел в лицо своему истязателю. Он заметил, как старик хватается за живот и задыхается от боли. Губы скривила легкая усмешка. Совсем уже скоро хоть одной заботой станет меньше.

— Заканчивай с этим безумием, — проговорил старик с перекошенным от боли лицом. Внутри словно тупыми иглами пронзало всю брюшную полость. Он перегнулся через стол. — Оставь это дело. Теперь я сам все улажу.

— Не могу.

— Не можешь?..

— Я поручил уже кое-кому все сделать. Он никогда не промахивается.

— Отзови его. Довольно. Штехлин признается, мы получим свои деньги.

Старшему пришлось сесть. Лишь короткая пауза. Ему тяжело было говорить. Проклятое тело! Оно еще нужно ему. Совсем недолго, до тех пор, когда они получат деньги. Тогда он сможет спокойно умереть. Под угрозой стояло дело всей его жизни, а эта бестолочь только все портила. Но не испортит до той поры, пока сам он еще дышит. Пока он дышит…

— Пирог великолепен. Хочешь?

Мужчина наколол на нож разбросанные по столу кусочки мяса и с наслаждением принялся жевать.

Старик из последних сил мотнул головой. Собеседник улыбнулся.

— Успокойся, все будет нормально.

Он вытер жир с подбородка, взял шпагу и направился к выходу.

Не дожидаясь стражника, Симон поспешил к дому Кратца, который находился в узком проулке в квартале у Речных ворот. Клемент и Агата Кратц слыли усердными торговцами, которые за годы нажили некоторое состояние. Пятеро их детей ходили в местную гимназию, и родители не делали никаких различий между четырьмя собственными и сиротой Антоном, которого совет им назначил после смерти родителей.

Клемент Кратц сгорбившись сидел у прилавка и правой рукой бездумно гладил по плечу жену, которая прижалась к мужу и рыдала. На прилавке перед ними лежал труп мальчика. Симону не пришлось долго гадать о причине смерти. Маленькому Антону кто-то аккуратно перерезал горло. Засохшая кровь окрасила багровым его льняную рубашку. Глаза десятилетнего паренька уставились в потолок.

Когда его нашли час назад, он еще хрипел, но через несколько минут душа покинула маленькое тело. Городской врач Бонифаций Фронвизер только и смог, что зафиксировать факт смерти. Когда вошел Симон, все было уже закончено. Отец быстро окинул сына взглядом и сложил инструменты. Затем выразил свои соболезнования родителям и, не произнося больше ни слова, ушел.

Когда Бонифаций покинул дом, Симон с минуту молча сидел у головы мертвеца и рассматривал бледное лицо мальчика. Второе убийство за два дня… Узнал ли Антон своего убийцу?

Наконец, лекарь повернулся к отцу мальчика.

— Где его нашли? — спросил он.

Ответа не последовало. Родителей окутало пеленой горести и печали, куда с большим трудом проникал человеческий голос.

— Прошу прощения, но где вы его нашли? — повторил Симон.

Только теперь Клемент Кратц поднял глаза. Голос его был осипшим после рыданий.

— У порога. Он захотел только сбегать быстренько к друзьям… Когда он не вернулся, мы пошли его искать. Открыли дверь, а он лежал там. В крови…

Мать снова начала всхлипывать. Четверо остальных детей сидели в дальнем углу с расширенными от страха глазами. Самая младшая дочь прижимала к груди грязную куклу из лоскутов.

Симон повернулся к детям.

— Вы знаете, куда собирался ваш брат?

— Он нам не брат, — голос старшего сына Кратца звучал, несмотря на испуг, твердо и упрямо. — Он приемыш.

И вы уж точно не раз ему об этом напоминали… Симон вздохнул.

— Итак, еще раз. Вы знаете, куда собирался Антон?

— Захотел к остальным, — мальчик смотрел ему прямо в глаза.

— К кому «остальным»?