Дочь пекаря

Дверь открылась и захлопнулась, по голым лодыжкам потянуло ноябрьским холодком. Когда бело-зеленый пикап погранично-таможенной службы США проехал мимо окна, Реба вытащила торт. Чтобы не нарушать симметрию, отрезала по узкому тонкому ломтику от всех трех оставшихся кусков и облизала лезвие ножа.

В полдень Реба остановилась перед «Немецкой пекарней Элси» на Трейвуд-драйв. Магазинчик оказался меньше, чем она представляла. Над дверью деревянная резная вывеска: «B"ackerei»[4]. Несмотря на сильный ветер с гор Франклина, в воздухе витал аромат дрожжевого хлеба и медовой глазури. Реба застегнула воротник куртки до подбородка. Прохладный день для Эль-Пасо, градуса шестьдесят три[5].

Над дверью пекарни зазвенел колокольчик, и вышла темноволосая женщина за руку с мальчиком. Сынишка держал посыпанный солью брецель, уже наполовину сжеванный.

– А когда можно будет имбирный пряник?

– После обеда.

– А что на обед? – Пацан вгрызся в перекрестье брецеля.

– Менудо[6]. – Женщина покачала головой. – Только и на уме у тебя лопать да лопать. – И в облаке сладкой корицы и гвоздики протащила мальчика мимо.

Реба вошла в пекарню с твердым намерением доделать интервью. Звучал джаз. В углу мужчина за чашкой кофе с кексом читал газету. Стройная, но крепкая блондинка стряхивала хрустящие булочки с противня в корзину.

– Джейн! Я тебе сказала тмин, а ты семечки положила! – крикнули из-за занавеси, отделявшей кафе от кухни.

– Мам, у меня покупатель, – откликнулась Джейн, заложив за ухо седеющую прядь.

Реба узнала техасский акцент автоответчика.

– Что будете покупать? Вот свежайшая партия сегодняшних булочек, – Джейн кивнула на корзину.

– Спасибо, я… Меня зовут Реба Адамс. – Она сделала паузу, но Джейн не выказала ни проблеска узнавания. – Я оставила несколько сообщений на вашем автоответчике.

– Заказ торта?

– Нет. Я журналист из журнала «Сан-сити». Хотела взять интервью у Элси Радмори.

– Ой, извините. Я обычно проверяю сообщения по воскресеньям, но на прошлых выходных так и не добралась. – Блондинка повернулась к кухне: – Мам, тут к тебе пришли. – Потом побарабанила пальцами по кассе в такт джазовым трубам и повторила: – Мама!

– Я мешу тесто!

Грохот кастрюль.

Джейн виновато пожала плечами:

– Я сейчас. – И ушла за занавеску, туда, где виднелись стальные кастрюли и широкий дубовый пекарский стол.

Реба разглядывала золотистые батоны в корзинах на полках: роггенброт (белый ржаной), бауернброт (фермерский), доппельбек (дважды выпеченный), симонсброт (цельнозерновой), шварцвальдский торт и бротхен (пшеничные булочки), и булочки с маком, и брецели, и ржаной хлеб с луком. В стеклянной витрине рядами выстроились сласти: марципановые пирожные, печенье «амаретти», три вида тортов (вишневый чизкейк, торт с фундуком, кексы с корицей), миндально-медовые батончики, штрудели, и фруктовый кекс, и апельсиново-айвовый, и сырный с кремом, и Lebkuchen (имбирные пряники). На кассе объявление: «Праздничные торты на заказ».

У Ребы заурчало в животе. Она отвернулась от витрины и сосредоточилась на тонких веточках укропного дерева рядом с кассой. «Нельзя, нельзя», – напомнила она себе, порылась в сумке и сунула в рот фруктовую таблетку от изжоги. Вкус как у конфеты, радость как от конфеты.

Снова лязгнула кастрюля, послышалась отрывистая немецкая речь. Вернулась Джейн – руки и передник присыпаны мукой.

– Доделывает тарталетки. Кофе, пока ждете, мисс?

Реба помотала головой:

– Не надо. Я просто посижу.

Джейн двинулась к столикам, заметила, что пальцы в муке, встряхнула руками. Реба села, достала блокнот и диктофон. Она вытянет из Элси нужные цитаты и покончит с этим. Джейн протерла стекло витрины чем-то лавандовым и принялась за столики.

На стене над Ребой висела черно-белая фотография в рамке. На первый взгляд – Джейн с женщиной постарше, наверное, с Элси. Вот только одежда какая-то не такая. Младшая в длинной пелерине поверх белого платья, светлые волосы забраны вверх в пучок. Старшая – в дирндле[7] с узким лифом и вышитыми маргаритками. Старшая сложила руки и смотрела кротко, младшая выставила плечо и широко улыбалась; яркие глаза чуть насмешливо уставились на фотографа.

– Ома[8] и мама на Рождество 1944 года, – сказала Джейн.

Реба кивнула на фотографию:

– Заметно семейное сходство.

– Это Гармиш, конец войны. Она о детстве не распространяется. Вышла за папу несколько лет спустя, как только отменили запрет на братание с неприятелем. Он там стоял почти год с Военно-медицинским корпусом.

– Хорошая история, – сказала Реба. – Двое из совершенно разных миров, и вот так встретились.

Джейн взмахнула тряпкой.

– Да так всегда и бывает.

– Что?

– Любовь. – Она пожала плечами. – Сшибает – БАМ! – Она брызнула лавандой и вытерла стол.

Меньше всего Ребе хотелось говорить о любви, особенно с посторонними.

– Значит, ваш папа американец, а мама немка? – Она рисовала завитки в блокноте, надеясь, что Джейн просто ответит на ее вопросы, а сама больше ни о чем не спросит.