Дочь полковника

Последние слова были обращены к человеку с усталым немолодым лицом, который, улыбаясь, остановился возле них. Перфлит познакомил их и шепнул Джорджи на ухо:

— На войне был несгибаем — даже Военного креста не получил.

Мейтленд сел на место, которое только что освободила мисс Кейсмент, но не стал ни сжимать руки Джорджи в своих, ни прижиматься к ней. Джорджи почувствовала к нему искреннюю благодарность: ей уже казалось, что в этом странном, в этом перевернутом вверх тормашками мире никто ничем другим не занимается.

— Извините мое любопытство, если оно неприлично, — сказал Перфлит, — но я очень хотел бы узнать, как вы сюда попали. Вот уж никак не ожидал встретить вас среди этой банды.

— Нелепо, верно? — со смехом согласился Мейтленд. — Но, видите ли, Стюарт был начальником адъютантского отделения штаба моей дивизии. На днях я встретился с ним в клубе, и он пригласил меня приехать сюда в любую удобную мне субботу. Я не знал, что он куда-то отбыл. Но, должен сказать, его дочь была удивительно любезна и радушна.

— О, она здоровая натура, — сказал Перфлит. — Эта вечеря любви не совсем в духе ранних христиан, просто очередной взбрык от избытка молодых сил. А так она очень милая девушка, не правда ли, Джорджи?

— Очень милая, — согласилась Джорджи без особого жара.

Где, где Джоффри? Что они там делают?

— Веселенькое зрелище, — заметил Перфлит, обводя взглядом гостей, которые от коктейля к коктейлю вели себя все более развязно. — Как должно теплеть у вас на сердце от созерцания мира спасенной демократии.

— Честно говоря, мне все это чертовски безразлично.

— Неужели? — вопросил Перфлит. — А я так питаю к происходящему живейший социологический интерес. Мне чудится, что время от времени до меня доносится отдаленный грохот повозок, съезжающихся к гильотине, пусть и метафорической.

Джорджи недоумевала. О чем, собственно, он говорит? Однако ее сосед, видимо, понял.

— Вы оптимист, — сказал он. — У кого, по-вашему, хватит духа ими править?

— О, — небрежно обронил Перфлит, — неизбежное tiers état[30], гнусная чернь, порнофильствующий пролетариат.

— В очень раннем возрасте я стал принципиальным зрителем, — сказал Мейтленд. — И мне абсолютно все равно, что они делают. Пусть их.

— Какой вы превосходный столп Империи, — съехидничал Перфлит. — Придется доложить о вас в генеральный штаб. Но если серьезно, Мейтленд, чего вы хотите, о чем вы думаете?

Мейтленд предложил Джорджи папиросу, она отказалась, и он закурил сам.

— О чем я думаю? — медленно произнес он. — Пожалуй, думаю я много, но не хочу, чтобы об этом знали. Я думаю, что наиболее полное нравственное банкротство, известное истории, — тысяча девятьсот четырнадцатый год — оказалось на редкость благоприятным для буйного роста человеческого бурьяна. Я думаю, что у таких, как я, выход только один: стать пропавшим без вести, предположительно убитым. А хочу я, чтобы меня оставили в покое.

— Тихо сойти в желанную могилу? — сказал Перфлит. — Ну, ну! Я не принадлежал к вам, героическим мальчикам, и, признаюсь, мне любопытно поглядеть спектакль.

— На здоровье, — ответил Мейтленд, пожимая плечами. — Не думаю, что вы увидите хоть что-то, стоящее внимания. Какое значение имеет, как они блудят и какая грязь питает их тщеславие?

На Джорджи этот разговор подействовал угнетающе, и ей не понравилось, что ее сосед употребил слово, приличное только в литании. Слава богу! Вон Джоффри и Марджи! Наконец-то! Она вскочила с дивана.

— До свидания. Вон мистер Пейн. До свидания.

— Кто эта милая дурнушка? — спросил Мейтленд, глядя, как она идет к Марджи и Джоффри.

— Дочь армейского офицера в отставке, — сказал Перфлит. — Ну, знаете, родилась в казарме, росла в траншее. Одно время я подумывал, не спасти ли ее — чисто безнравственным способом, разумеется. Но она безнадежно добродетельна.

— Она что, помолвлена с этим мясистым типом в галифе?

— A-а! Это одна из наших местных жгучих тайн. Месяца полтора назад я предлагал поставить пять против одного, что к этому времени она уже будет официально с ним помолвлена. Но пока ни звука. Видимо, она разыграла свои карты с предельной бездарностью. Казалось бы, даже такая дурочка, как Джорджи, могла бы вбить гвоздь в лоб этого Гинденбурга.

— Он словно бы очень заинтересовался нашей хозяйкой.

— А верно, черт побери! — Перфлит оживился. — Как похоже на нашу очаровательную Марджи! Мужчина для нее начинает существовать, только если на него претендует другая женщина. Нет, право, эта американизация Англии заходит слишком далеко!

3