Дочь Птолемея

Ирада всплеснула руками и в испуге огляделась по сторонам.

- Отец, я же просила, чтобы ты никогда не произносил этого слова. Женой она стала! Женой Цезаря! Ты же у меня не простолюдин, чтобы не понимать разницу между этими словами.

- Ради Исиды, пусть наша царица будет женой Цезаря. Я ничего не желаю ей плохого, - поправился старый жрец, смутившись, как ребенок.

Уходя, Ирада попросила отца понаблюдать за Филоном, так как, объяснила, он может быть полезен.

Филон, в свою очередь, заключил, что жрец вполне мог стать связующим звеном между ним и своей дочерью. Он подарил жрецу бронзовый треножник старой работы.

Добрый старик принял в нем участие. Филон, видя такое отеческое к себе отношение, признался в своей любви к царице. Жрец расчувствовался до слез и без всякой задней мысли благословил его, решив, что ваятель проявляет верноподданнические чувства. Филон в душе посмеялся над наивным чудаком и попросил познакомить со своей дочерью.

Встреча состоялась в храме, но чтобы беседа получилась доверительной, Ирада вывела Филона в маленький садик, и они сели на каменную скамейку тенистой беседки. Филон начал волноваться: нелегко было признаться в любви к царице её служанке. Однако, к его удивлению, речь полилась так гладко, как он и не ожидал. На него снизошло вдохновение. Ирада была женщина тонких чувств; вначале она решила, что Филон молил Исиду о любви к ней, Ираде, а когда узнала, что предметом его пламенной страсти была Клеопатра, несколько разочаровалась, но не подала вида. Она спокойно выслушала молодого мужчину, не перебивая, и только потом сказала, как сказала бы сестра брату:

- Одумайся, Филон, пока не поздно. Клеопатра не та женщина, которая может любить постоянно. Да и мало ли красавиц, которые дадут тебе, что ты желаешь? Почему именно Клеопатра?

- Ни одна женщина не привлекает меня, - сказал ей ваятель со вздохом; он вдруг поверил, что глубоко и искренне влюблен в царицу, и это стало для него самого истинным открытием.

- Коль так, то мне жаль тебя. Болезнь твоя далеко зашла. Так можно и свихнуться. Соверши паломничество в Мемфис, Амон просветлит твой разум и убережет от любовной горячки.

- Теперь поздно что-либо предпринимать, - отвечал Филон убежденно и твердо. - Помоги, если можешь!

Он протянул ей на ладони золотой медальон с ликом Гелиоса собственной работы. Медальон был необыкновенно хорош. Ирада не устояла.

- Не знаю, чем услужить тебе. Но если что и выйдет, знай - с тебя потребуют жертву.

Филон сказал не колеблясь:

- Я готов!

Она удивилась и воскликнула:

- Да понимаешь ли ты, о чем речь?

- За один поцелуй Клеопатры я отдам вот эти руки, голову, себя всего...

Женщина оценивающе оглядела его: по всему было видно, что он говорил правду.

- Будь по-твоему, - прошептала служанка царицы упавшим голосом. Может быть, тебя и допустят лицезреть божественную. Но ты уже не будешь принадлежать себе!

- Согласен на все, - ответил он упрямо и принагнул голову, как бычок, готовый бодаться.

- Когда надо, тебя позовут, - строго сказала женщина, обидевшись, и, не прощаясь, удалилась.

Филон продолжал посещать храм Исиды и припадать к стопам каменной богини; холодные камни половичных плит остужали его лоб; по всему телу пробегала успокоительная дрожь, однако внутренний огонь продолжал разгораться.

Несколько раз он видел Ираду. Она только улыбалась, принимала подарки, но о главном молчала. "Жди!" - успокаивал сам себя Филон.

Он предчувствовал, что с ним вскоре должно что-то случиться. И вот как-то на вечерней заре, выходя из храма, он увидел женщину в длинном покрывале. То была Ирада. И было в её облике, в выражении строгой красоты лица что-то новое, манящее и пугающее. Филон понял, что находится у края неведомого. У него екнуло сердце, он вперил в женщину настороженный взгляд.

- Филон, - сказала Ирада, приблизившись, от неё исходил изумительно сладостный дух: то ли жасмина, то ли резеды, то ли того и другого вместе; влажные уста заманчиво улыбались. - Ты приглашен.

- Приглашен? Куда?

- На пир, во дворец. Ты будешь, счастливый, лицезреть Клеопатру. Царицу Египта. Сама Исида откликнулась на твою просьбу.

Сердце его покатилось в бездну, в глаза запал мрак; бледные помертвелые губы прошептали:

- Я приду...

8. ПОСТИТЬСЯ, МОЛИТЬСЯ, КАЯТЬСЯ

Вымытый, причесанный и обряженный в свежий белый хитон с вышивкой по вороту, Дидим явился к Нофри на террасу и занял свое ложе. Ему укоротили усы и бороду, постригли концы загибающихся волос, и он стал похож на человека, ни худого и ни полного, не старого, а средних лет и даже не лишенного некоторого благообразия.

- Вот теперь я вижу прежнего Дидима, - сказал Нофри с улыбкой. - И мне, поверь, даже стало как-то тепло на сердце. Я сразу начинаю вспоминать наши Эпикуровы сады.

- Наши Эпикуровы садики, беседы и возлияния Киприде. Услада молодости, легкомыслие и веселье. Где те яблоки, которые мы дарили нимфам? Съедены. Все прошло, и все изменилось, - ответил столь философски на приветливые слова Нофри. Дидим взял со стола ручное круглое зеркало и поглядел на себя.

Он сказал, поморщившись: