Дочь реки

— Вы отправьте ему весть и мою просьбу, — настояла Гроза. — А там пусть он решает. Пока ответа от него не услышу, никакой еды в рот не возьму.

Кметь даже с лавки встал, до того его возмутили ее слова. Может, не поверил. Может, решил, что снова лукавит, чтобы оказию найти сбежать — но он быстрым шагом вышел из хоромины, прогремел сердитыми шагами в сенях и стих.

— Что же ты, и впрямь станешь себя морить? — недоверчиво поинтересовалась Тайя. — Или поутренничаешь все ж?

Гроза опустила взгляд на горячий, испускающий смачный аромат горшок и отвернулась.

— Буду. Иначе ничего не добьюсь. Будут меня, как овцу с рук на руки передавать, а там участь у меня незавидная. А так хоть выслушают, может, — она помолчала. — Может, ты мне поможешь?

— Убежать-то? — хмыкнула женщина и, закончив протирать стол, села на скамью.

— Ты что же, зла мне желаешь? А то княжич не догадается, кто тебя отпустил. Он стелет-то гладко, а коли что против него сделаешь — жизнь если не заберет, то попортит. Мы люди простые, нам много не надо. А ты вот девица позаковыристее нас будешь. Оттого тебя здесь на привязи держат. Значит, ничего худого тебе сделать не могут или опаску хранят еще.

Гроза покачала головой. Зря Тайя считает, что никто и ничего не посмеет ей сделать. Сейчас, может, и нет, потому как нужна она еще Любору. А там судьба ее будет нерадостна. Вовсю воздаст ей Недоля. Потому как нитка эта давно уж тянется из глубокого темного колодца — и сама она чернее самой безлунной ночи.

— Тогда и впрямь не нужно… — не стала она упрашивать охотничью жену.

Она и без того многим нынче жизнь отравила. Каждому по-разному.

Кмети что-то долго обсуждали во дворе, не торопясь идти утренничать. Гроза села у окна плести ленту на очелье — хоть чем-то руки занять да голову очистить, чтобы дальше вновь думать приняться, что делать и как вызволяться. Бестолковая беготня — что в самом начале пути в Долесск, что теперь — только хлопоты одни да содранные о ветки ладони. Тайя продолжила сновать по избе с мелкими заботами. Помалу тихо начала напевать знакомую песню, которую часто затягивали Гроза с Беляной и девицами на посиделках или выполняя уроки в светлице. Защемило снова в груди. Пахнуло по хоромине словно бы запахами терема княжеского и звуками его, заглушающими тихий голос хозяйки. И показалось, сейчас заглянет сюда князь — на миг один, тайком почти — встретится с Грозой взглядом, обожжет словно — да и прочь. Ему, верно, сейчас тоже нелегко. И кто знает, что он делать вздумает, если узнает вдруг, что не только Беляна, но и Гроза в руках княжича Долесского оказалась.

Незаметно остановились руки, онемели пальцы под властью воспоминаний. Гроза опустила рукоделие на колени и уставилась в сияющее теплым светом оконце. Мелькала блестящим облачком мошкара над травой, что уже высоко подняла от земли свои зеленые метелочки. Посвиркивали кузнечики у тропинки. Только пойди

— и брызнут в стороны из-под ног. Отчего-то время это самое погожее, самое ярое оказалось нынче, словно черным шитьем пронизано. Все радуются в предвкушении Купалы, уж Русальную седмицу отсчитывать готовятся. А у Грозы все наперекосяк. И гуляний уж не надо — лишь бы освободиться и жизнь сберечь. А жить-то хочется. От мыслей, воспоминаний горячих еще, не остывших и чаяний о грядущем, что, может, не так и безнадежно — еще сильней. Струился слабеющий запах яблоневого цвета в хоромину. И откуда? Кажется, рядом ни одной яблони не стоит.

Тихо скрипнула дверь сеней. А после и ступенька всхода под тяжелым шагом. Гроза повернула голову к вошедшему Латыне: парню красивому, но суровому — кого-то, может, и жуть взяла бы. Его холодные серые глаза скользнули по столу, будто он убедиться хотел, что пленница и впрямь ничего не ела.

— Сегодня в Долесск поеду, — буркнул он. — А то тебе хватит ума себя извести.

Она отвернулась вновь, не проронив ни слова. А губы все ж растянула слабая улыбка. Ну, хоть какая-то надежда.

Долго выжидать Латыня не стал. Еще до полудня собрался и, оседлав коня, умчался по пыльной дороге в сторону Долесска. Добираться туда не так далеко: прятать пленницу совсем уж в глуши княжич не стал, а потому беспокойно стало от мысли, что, может, уже завтра удастся Беляну увидеть. Не хотелось оставлять недомолвки, хотелось хотя бы в глаза ее посмотреть и понять, готова ли еще княжна помочь.

Но радость от предвкушения — может быть, обманчивого — начала спадать, как к вечеру стал донимать голод, а с ним и жажда. Тайя, конечно, мучиться Грозе не дала слишком — уговорила хотя бы воду пить, если уж так хочется ей поупрямиться. Сказала, пока гриди не слышали, умываясь во дворе нагретой светом Ока водой в бочках. Гроза не стала спорить. Но подумалось вдруг, что Любор может вот так вот запросто дать ей если не умереть, то уж истощить себя точно: без сил пленница ему в выгоднее. Сопротивляться будет меньше.