Дочь Роксоланы

– Деньги я не взял, – пояснил он, – и угроз их не устрашился. Но все равно попытался отделить двух мертвых крыс от того, что еще оставалось падишахом. Отделил. Однако через день умер один из шести оставшихся зверьков, а еще трое оказались при смерти. И уже не стоило больше никого спасать: лучше уйти из этого мира падишахом, чем прожить еще день или неделю простыми крысами, старыми и бесхвостыми. Ты согласна, юная госпожа?

Девушка промолчала. Она и вправду не знала, что ответить.

– Что ж, госпожа, как видно, ты, да простится мне за такие слова, по своим цветущим годам слишком редко и мало задумываешься о смерти. А вот лодочники с ней частенько борт о борт ходят. Они, подумав, признали мою правоту. А их старшина, Баратав Пеговолосый, предложил мне полтора гуруша за то, что я передам ему падишаха для почетного погребения. Все его, падишаха, тела, включая и те два, что были отделены ранее.

Хайванат-баши снова посмотрел на Орысю, еще внимательнее, чем прежде.

– Тела я отдал, – сказал он. – Деньги же по-прежнему не взял.

Пардино требовательно натянул поводок: ему уже надоело стоять на одном месте. И с изумлением обернулся, обнаружив, что хозяйка не следует за ним.

– А почему…

– Они мне рассказали, – кивнул старик, разумеется, поняв, что вопрос относится не к сумме в полтора гуруша. – Нет и не может быть ни одного мореходного судна, будь то шестидесятивесельная галера или малый шаик, на котором бы не водились крысы. Это для кюрекчи неизбежное зло. Раз так – оно становится добром. Когда корабль покидает последняя крыса, он, по поверьям кюрекчи, идет на дно. Стало быть, повелитель крыс для всех корабелов – покровитель…

– Я поняла, – ответила Орыся торопливее, чем собиралась. И сразу же пожалела об этом. Но уж очень много навалилось на нее сейчас: обитатель башни, ею спасенный, все же, оказывается, принял смерть, а перед тем был расчленен на части… Да еще лодочники к этому делу как-то примешались… А задать главный вопрос так, чтобы не вызвать подозрений, становится все сложней…

Пардино дернул поводок столь решительно, что девушке поневоле пришлось сделать шаг-другой.

– Ну-ну, не торопись, пятнистый, и свою госпожу не торопи. – Хайванат-баши укоризненно покачал головой. – Мы ведь, юная госпожа, уже пришли. – Хвала Аллаху, старик все же сообразил, что с этими словами надо обращаться не к рыси, а к ее хозяйке.

Значит, они пришли. То ли случайно, то ли с самого начала хайванат-баши как-то незаметно вел их, направлял движение.

А если пришли, то… куда?

С одной стороны – затянутый сеткой крытый вольер для птиц, а с другой – надежнейшая клетка-каземат, каменная темница с толстыми прутьями решетки. Внутри нее даже днем полумрак, ничего не рассмотреть.

Что там управитель зверинца говорил о «новичках»? Вроде бы три их. Два – «кони», водяная птица и еще более водяной зверь. А третий…

Смотрела она в основном на вольер. Поэтому пропустила миг, когда из-за прутьев темницы к ней вдруг потянулась рука.

Человеческая рука. Или почти человеческая. Покрытая бурой шерстью. Скверно пахнущая. Огромная.

В умоляющем, просящем жесте: ладонью, согнутой лодочкой, кверху.

Орыся не отшатнулась, не замерла в ужасе, хотя бесстрашный Пардино, еще недавно готовый защищать свою хозяйку от водяного гиганта, сейчас, вздыбив шерсть, прижался к ней, словно сам ожидал защиты.

Человеческое – зверочеловеческое! – существо за решеткой переминалось с ноги на ногу и издавало странные звуки, то бормоча, то тихонько всхлипывая. Глаза его влажно поблескивали в полутьме.

– Кто… Что это? – прошептала девушка.

– Мудрецы удивлялись: не зверь он… а кто же? – негромко произнес хайванат-баши по-персидски. – С человеком обычным не схож он ведь тоже.

Не дав повиснуть паузе, Орыся на том же дыхании продолжила:

Если он и рожден человеком на свет,

Все ж – не в этой земле обитаемой, нет!

Это дикий, из мест, чья безвестна природа.

Хоть с людьми он и схож, не людского он рода…

– О, юная госпожа! – В голосе старика прозвучала не просто почтительность, но искреннее уважение. – Мало кто сразу на память процитирует повествование «О рождении, жизни и славе великого Искендера», да еще и на столь безупречном фарси, языке не только искусства, но и высокой науки, до которой нам…

– Меня хорошо учили. Так это… дэв?