Дочь Роксоланы

По-разному рассказывают, из-за чего в семье этих лодочников случился кровавый раздор. Но когда вышли тесть и зять в море не для дозволенных промыслов вроде рыбной ловли, контрабандного рейса, торгового вояжа или набега на чужие земли, но чтобы начать охоту друг на друга, то Аллах – в высшей справедливости своей – превратил их вместе с их байдами в островершинные камни.

Было это в незапамятные времена. Но так и стоят они с тех пор за полфарсанга до берега, на страх и в предостережение другим лодочникам.

Тем, кто в шторм увидел Зятя с Тестем близко, можно даже не молиться. Случая не было, чтоб молитва помогла. Ветер и волны без промаха гонят суда прямо на каменных лодочников, а меж скалами – всего лишь полный размах весел. И вода кипит, как пена на морде бешеной собаки. Какие уж тут молитвы…

Может, разве только Хауф в силах бы помочь, молитва страха. Но для Хауфа нужен имам, да еще две группы молящихся, чтобы в каждой по крайней мере было не менее троих при одном совершеннолетнем; к тому же обе эти группы должны прочесть молитву не одновременно, а поочередно. Не бывает в Последней бухте столько времени. И имамов там не бывает.

– О Аллах… – попробовал все-таки Баратав. Но умолк, не в силах продолжить.

Аллаху уже было обещано все. Воскурение ладана на все сто шестьдесят семь (больше не было) акче, мраморная плита перед входом в мечеть, праведная жизнь вплоть до отказа от винопийства и – мыслимое ли дело! – от участия в контрабанде. Причем даже не за спасение себя самого это было обещано, а за жизни своих сыновей. Себе-то – ладно, лишь недельный срок Баратав просил дать: иначе не успеть с мраморной плитой, да и береговым братьям, уходя, надо пожертвовать отступное, вот хотя бы эту байду, а то не поймут, мальчиков заставят расплачиваться. А сам он оставшуюся неделю жизни без вина выдержит, это легко.

Все это он обещал за то, чтобы Аллах уберег его ладью от Последней бухты. Потому что ежели уж загнало туда в шторм, то встречи с каменными лодочниками не миновать.

Баратав судорожно сжал в кулаке кожаный мешочек талисмана. Мальчики мои…

Потом было длинное мягкое скольжение. Тихий, как в умеренную волну, шелест воды по бортам. И байда невредимой проносится меж скал, оставляя Зятя по правую скулу, а Тестя по левую. И сразу за кормой ладьи море грохочет, как пушечный залп, ярясь, что в первый раз упустило здесь добычу, и клянясь всем морским демонам: больше оно меж этих скал никого не упустит, до самого скончания веков.

Баратав разжал ладонь. Мешочек казался пустым, но старшой отлично помнил: внутри – восемь крысиных шерстинок, каждая тщательно пришита к ткани шелковой нитью, каждая – с отдельного тела.

…Баратав не знал, что с этого дня его голова покроется неровной пятнистой сединой. И уж тем более он не знал, каким образом судьба связала его с тем, что сейчас творится во Дворце Пушечных Врат.

VI. Время прокаженного

1. Время денег

В пределах Сандалового бедестана шум рынка словно обрезало. Даже странно: стены, конечно, каменные, но ведь главный вход, никогда не закрывающийся, таких размеров, что туда слон с башенным паланкином на спине пройти может. И остальные входы почти таковы.

Видать, в бедестане просто воздух особый. Доносящиеся снаружи вопли вязнут, словно в перине.

Ряды ювелирной торговли особенно тихи. В невольничьем закуте иногда даже покрикивают, пытаясь сбить цену или нахваливая товар, да и сам товар, случается, голосит; в оружейном ряду говорят без крика, но в полный голос, звон же товара благородно-негромок. А вот здесь вполголоса говорят. И товар лишь изредка чуть позвякивает.

Меняльный прилавок расположен чуть в стороне от прочих, но это тоже ювелирный ряд.

Увидев менялу, Орыся испытала некоторое потрясение. Да, она очень надеялась, что это будет тот самый Багдасар, но опасалась, что уже не застанет его, ведь он и три года назад был совсем старый. Или, может, даже жив он, но одряхлел и уступил место сыну, племяннику, мало ли кому еще… а тот вовсе не обязательно придерживается багдасаровских правил.

Но старый армянин был на месте, причем за минувшие годы он словно бы помолодел. Девушке пришлось сделать определенное усилие, чтобы догадаться: никаких чудес тут нет, незачем вызнавать у Багдасара секреты, за которые любая из перезрелых гаремных красавиц без колебаний готова сердца всех своих служанок отдать и собственный правый глаз. Просто четырнадцатилетней Орысе пожилые люди виделись куда более близкими к дряхлости, чем ей же нынешней в семнадцать.

Она на миг задумалась даже, кого будет считать стариком еще лет через… и стряхнула эту мысль, как капли воды с пальцев: нечего думать о далеких годах. Все время, сколько его ни есть, простирается на считаные дни вперед, до Месир Маджуну.

Меняла внимательно рассматривал сквозь глазные стекла какую-то монету. Орыся остановилась в нескольких шагах от прилавка, ожидая, когда старик ее заметит.

– Здравствуй, молодой господин, – сказал Багдасар, не отрываясь от своего прежнего занятия. – На сей раз ты пришел без сестры?