Дочь Роксоланы

Сейчас она была «госпожа Михримах»: без служанки и без белой плоскомордой собачки (которой управитель никогда не интересовался), но с иберийской рысью. Так в основном сюда и ходила. У сестры Звериный Притвор особого любопытства не вызывал, разве что если туда какая-нибудь диковинка поступит, из самых красивых: заморская птица с ярким и сложным, как праздничное платье, оперением… или мелкий потешный маймунчик, шерсть которого, мордочка и зад тоже обычно окрашены в по-птичьи яркие цвета…

– Кого хочешь посмотреть сегодня прежде других, юная госпожа? У полосатой африканской ослицы потомок родился. Молодые Коблан-хан и Коблан-хатун, так долго ссорившиеся, наконец-то поладили, так что к весне надеемся на тигрят. А вот от тибетских сарлыков мы с тобой, госпожа, потомства так, видать, и не дождемся, увы. Более того, самого лучшего быка мы уже потеряли. Все-таки слишком жарко у нас. Не всякий, кто в Истанбул привезен, тут выживет: иной совсем не для наших краев рожден…

Орыся собралась было милостиво-снисходительно усмехнуться («мы с тобой, госпожа, потомства так и не дождемся» – надо же!), но при последних словах старика у нее словно бы мороз прошел по коже. Воистину: иных в Истанбул привозят не для жизни. Будь то хоть косматый горный бык, хоть…

– Так куда, госпожа, желаешь пойти сначала? Если будет дозволено дать тебе совет, то, может быть, к новичкам? У нас таких со времен твоего прежнего посещения трое: двое, хе-хе, кони, оба, хе-хе, в центральном пруду сейчас, а один… пожалуй, человек. Хе-хе. Ну, сама увидишь. Начнем с тех, кто лошадиного рода, да? С твоего позволения, конечно…

Орыся кивнула. Сказать что-либо остереглась: голос у нее мог дрогнуть, а это совсем ни к чему.

Они прошли по узенькой, как тропка, аллее, вившейся меж звериными палатами, хижинами и темницами-узилищами, тут уж кому как. С двух сторон жирафы – высоченные вольеры им были по грудь – склонили над тропой свои царственные шеи. Старик мимоходом погладил бархатистую морду одному, девушка – другому. Пардино-Бей у ее ноги напрягся, но стерпел, не бросился защищать хозяйку.

Насчет одного из «коней» Орыся догадалась заранее, еще прежде, чем они вышли к большему из двух бассейнов, что в ограде Притвора. Конечно, конь-птица. Не такая уж диковина, пеликанов в зверинец завозили часто, в малом пруду и сейчас, наверное, содержится их семейство: самец-султан и несколько самочек. Даже странно, отчего управитель решил ей показать этого «коня» раньше, чем африканского осленка.

Но когда они вышли на берег пруда, поняла. Конь-птица как раз на берегу сидел, прихорашивался. Он, видать, был ручной, оттого подпустил к себе вплотную, в воду кидаться не стал. И был он так огромен, что сразу стало ясно: вот это и есть султан, а тот, что в малом пруду, отныне будет на положении евнуха, без доступа к гарему… то есть такого доступа.

Выпрямившись на перепончатых лапах и вытянув шею, он, конечно же, мог бы посмотреть на девушку сверху вниз. А в размахе крыльев, наверное, вообще два ее роста было. Ангелу такие крылья впору. Бело-розовые, непорочного цвета, лишь маховые перья темные, как грех.

Хайванат-баши посмеивался над франкским суеверием, что конь-птицы на гнездовье, если им не удастся поймать рыбу, будто бы способны распарывать клювом собственную грудь и кормить голодных птенцов своей кровью. А когда Михримах с Орысей, еще совсем несмышленые в ту пору, начали было донимать его вопросами, правда ли, будто пеликан в своем горловом мешке носил камни в Мекку для постройки первой мечети, сделал вид, будто не слышит. Но сейчас девушка чуть было не спросила старика об этом снова. Потому что можно было поверить: такой великан унесет в подклювном мешке хоть целый булыжник.

Орыся даже чуть оробела. Правда, у нее это выразилось в том, что она крепко вцепилась в поводок рыси: ощути себя Пардино хоть защитником, хоть просто охотником, конь-птица будет ему на один коготь. И ни размеры, ни участие в строительстве первой мечети от этого не спасут.

– Это ты, госпожа, еще второго «коня» не видела, – ласково улыбнулся хайванат-баши. – А ему сейчас самое время показаться…

Вода в пруду забурлила. Огромная разбухшая морда вынырнула в десятке локтей от берега, громко фыркнула, повела на людей выпученными глазами. Разинула клыкастую пасть.

Испустив пронзительный боевой вопль (из разных концов Притвора ему ответило множество голосов, звериных и птичьих), Пардино-Бей припал к земле, собравшись перед прыжком.

– Ну-ну, малыш, что же ты? – огорченно произнес старик. – Видишь, хозяйка твоя не боится, я не боюсь, пеликан… он, да, испугался, и даже очень, но только тебя.

Разумеется, никакие слова не помогли бы, двинься это существо к берегу. Но оно, с шумом заглотнув воздух, как миску горячего хлебова, вновь покрылось водой, словно одеялом.