Дочь Роксоланы

Не догадались, потому что сами доселе представить себе не могли, что когда-нибудь вечерний намаз пропустят. Это – куфр, грех тягчайший, превращающий правоверного в неверного, в кяфира. То есть, точнее, все-таки лишь уподобляющий кяфиру, временно: ведь малый же куфр, асгар. Не может быть, чтобы всего один пропуск молитвы – и сразу куфр акбар, полностью стирающий все предшествующие и будущие добрые поступки, бесповоротно ввергающий в ад. Ведь не может?

Наверное, не может. Точнее это сумел бы объяснить мулла, но какая же дура ему о таком расскажет?

Даже дурак не расскажет, если иметь в виду «цветков». Потому что Маленький Тюльпан с Шафраном тоже о молитве забыли, пребывая в горести и слезном отчаянии. Вот сейчас завершится Магриб и войдут доверенные слуги, а то и сама хасеки… Что тогда с ними, «цветками», будет?!

А уж когда они узнали, что прямо сейчас шелк есть только для одного тюрбана и серьги тоже лишь завтра будут, отчаяние их возросло стократно, а стенания и вопли разнеслись по всему гаремному крылу. До такой степени, что это могло оказаться опасным. Прежде всего, конечно, для самих полумальчишек, но они об этом не давали себе труда задуматься.

Сестрам пришлось бежать к Басак-ханум, всячески улещивать ее (а она ворчала: да что за глупости, до утра, что ли, обождать нельзя), выпрашивать у нее ключи. Когда же няня отказалась, они отправились вместе с ней в малый гардероб, рылись там в сундуках, а потом еще и ларец с личными украшениями открыли… Но нашли. И отрез шелка точно такого же цвета нашли, и, конечно, серьги подыскали ему в тон.

Действительно очень красивые серьги, жалко с такими расставаться. Но слезы евнухов нужно было осушить немедленно.

Что и удалось. При виде подарков Шафран и Маленький Тюльпан расцвели так, как настоящим цветкам даже не снилось. Пали на колени, облобызали ковер у ног Михримах (на ее служанку, чье лицо было скрыто чадрой, они внимания не обратили вовсе – ну и хвала Аллаху) и, счастливые, убежали наконец к себе.

3. Пятно на стене

А утром, болтаясь с Михримах по гарему и не смея выйти за его пределы (хватит, нагулялись уже!), Орыся услышала странный разговор и дернула сестру за рукав, чтобы та остановилась. Михримах подчинилась охотно: евнухи всегда слыли признанными собирателями сплетен, и если кто-то хотел узнать о последних происшествиях во Дворце Пушечных Врат, то спросить следовало именно стражей гарема.

Как звали евнуха, оживленно рассказывающего товарищам последние, с пылу с жару новости, Орыся не помнила. То ли Гюльбарге, то ли еще как-то; имя, связанное с розой. Наверное, прозвище осталось еще с тех времен, когда он числился «цветком». На розу этот смуглый полный парень со слегка оттопыренными ушами был, конечно, похож так же, как ишак на почтенного имама, ну да не в имени дело, а в том, что за сплетню Гюльбарге принес в гарем.

– …Он плохо умирал, – вещал евнух, размахивая большими, как две лопаты, руками, – очень плохо. Четыре палача, впущенные немой служанкой, не могли с ним справиться, и задушить Ибрагима-пашу им не удалось. Тогда они пустили в ход ножи. Долго возились, крики были слышны по всему дворцу. Жуткая смерть. Нет, ну все знали, конечно, что султан – да хранит его Аллах! – долго не потерпит выходок главного визиря, но вот так…

«Странное место – гарем», – подумала Орыся, чуть ли не впервые радуясь, что ее лицо закрыто чадрой и не приходится следить за тем, какие эмоции оно выражает. А уж бедняга Михримах поистине окаменела, пытаясь совладать с чувствами.

Воистину, странное место – наш гарем. И страшное тоже.

Здесь все знают, что произойдет с человеком, знают подчас за несколько месяцев до того, как карающая длань судьбы опустится на намеченную шею. Евнухи редко ошибаются, хотя вот с Хюррем случилась промашка, стоившая многим не только должности, но и жизни. Но, как правило, евнухи знают все – и молчат.

Подобная сдержанность считается добродетелью. Знать о чужой смерти и не предотвратить ее – добродетель; кичиться знанием, сидеть на нем, как магрибец на сокровищах, – единственно правильный выбор… да сохранит нас всех Аллах!

– Наш повелитель пытался спасти своего давнего любимчика, – пожал плечами чернокожий Кара, – он ежедневно ужинал с ним, полагая, что Ибрагим-паша найдет, чем смягчить сердце нашего султана.

Красавчик Дауд скорбно вздохнул.

– Я слышал от начальника дворцовой стражи, будто им было велено, – Дауд со значением ткнул пальцем куда-то в потолок, – велено не препятствовать Ибрагиму-паше, если тот решит покинуть Топкапы… или покинуть Истанбул. Милость султана безгранична, и если кто-то ею не пользуется…