Дочь Роксоланы

А может, и решил. Проклятая родинка на виске, казалось, жгла Орысе кожу – или это просто заболела голова от тревоги? Зачем ее ведут, что Кара хочет показать султану? И чем это грозит ей, сестре, матушке?

Пардино-Бей упрямо шел за ней, угрожающе ворча на евнухов, которые время от времени пытались сначала подхватить его на руки, а позже – пнуть. Один раз рысенок зашипел, выпустив когти. Кара отпрянул, пробормотал что-то про иблисово отродье. Сам он иблисово отродье, а еще – шакалья отрыжка!

Орыся развлекалась, мрачно придумывая чернокожему евнуху прозвища, одно оскорбительнее другого. И не заметила, как постепенно стемнело вокруг. Спохватилась, лишь когда один из сопровождающих спросил Кару, не зажечь ли лампы. Тот буркнул:

– Некогда. Торопиться надо, султан ждет.

Оглядевшись, Орыся поняла, что солнце, еще недавно светившее вовсю, теперь скрылось за тучами. Позже говорили, что гроза налетела на Истанбул внезапно, словно гнев Аллаха. Говорили, что текущими по улицам потоками смыло в море нескольких дервишей. И еще многое говорили люди, глупое и не очень, но сходились в одном: дождь в основном пролился на султанский дворец, а уж гневался Аллах или, напротив, решил явить свою милость, о том толковали вкривь и вкось.

Орыся видела край тучи, из-за которого прорывались алые, будто окрашенные кровью ятаганы, лучи закатного солнца. Затем потемнело так резко, словно на Истанбул упала ночь, только звезды не светили в этой ночи с небосклона. Заполошно вскрикнула и умолкла какая-то птица. Ей никто не ответил: пернатые обитатели гарема, обычно горластые и вовсю распевающие, теперь торопились укрыться где-нибудь, забиться в дуплянки и под навесы. По саду бегали евнухи, унося в комнаты испуганно притихших канареек, сворачивая навесы и забирая подносы с ароматным кофе.

Пардино-Бей топорщил усы и гудел. То ли был испуган, то ли злился, то ли все это вместе. Орыся хотела взять любимца на руки, даром что рысенок весил уже изрядно, но Кара грубо дернул ее за рукав, и ей пришлось подчиниться.

Как оказалось позже, сделал это евнух себе на беду.

На одном из поворотов коридора Пардино одним прыжком выскочил вперед, встал перед процессией, выпустив когти, угрожающе зашипев и распушившись, словно цветок. Кара свирепо оскалился, занес было ногу для удара, но за окном сверкнула молния и оглушительно, раскатисто зарокотал гром. Кто-то пробормотал: «О Аллах!», кто-то тайком перекрестился – Орыся мстительно запомнила, кто именно. Может, удастся потом рассказать матушке или Доку-аге. На том карьера мерзавца, помогающего Каре ее погубить, и завершится: все евнухи должны исповедовать ислам, и закон этот строг!

Молния ударила еще раз, казалось, совсем рядом с окном, и не успел заглохнуть гром, как Пардино завопил. «Наверное, именно так кричат ифриты, когда восходит солнце и Аллах разрешает ангелам метать в них огненные стрелы», – мелькнуло в голове у Орыси. Но сейчас солнца не было, все вокруг окутала тьма, лишь изредка прорезаемая очередной молнией. Кто-то из младших евнухов все же достал из тайников объемистого халата маленькую лампу и чиркнул кресалом, зажигая ее. Одинокий огонек заплясал в руках евнуха, заметался по стенам, отбрасывая изгибающиеся, причудливые тени… но внезапно лампа выпала из пухлых рук и потухла, а комнату огласили вопли ужаса.

– Свет! Зажгите свет, шакальи дети! – завопил Кара, но евнухи сгрудились у выхода из комнаты, возбужденно и испуганно перешептываясь, не решаясь подойти к двери, возле которой они увидали то, что увидали.

Орыся замерла, не в силах сделать и шага. Она тоже увидела это.

Отпечаток окровавленной ладони на изразцовой плитке возле двери.

Ладонь явно была мужской – большая, широкая, а кровь – свежей. Орыся смотрела, как красная капля стекает по голубому изразцу, и ее замутило.

В этот момент девочку дернули за руку. От неожиданности Орыся чуть не закричала, но знакомая с детства ладошка крепко зажала ей рот.

– Ш-ш-ш, – прямо в ухо прошептала сестре Михримах. – Переодевайся, живо! Давай, снимай свое!

– Ты… ты видела? – попыталась было спросить у близняшки Орыся, но Михримах, не слушая сестру, ловко расстегивала многочисленные пуговички, стягивала с нее чадру… Сама она уже почти полностью обнажилась, и одежда ее валялась неопрятной грудой за колонной, по которой вились нескончаемые зеленые ветки плюща, изображенные художником с превеликим мастерством.

Кара был занят: одновременно пытался успокоить евнухов и отмахнуться от наскакивающего на него Пардино-Бея. Рысенок разошелся не на шутку, и вопли чернокожего евнуха доставляли Орысе ни с чем не сравнимое наслаждение.

Но времени действительно оставалось мало. Орыся сбросила наконец верхнюю одежду, и Михримах тут же принялась натягивать ее на себя, прошипев:

– Остальное оставь. Помоги мне! Потом сама оденешься, я важнее…