Дочь русалки

– Д-да. Дядя. Мать разыскивает. С войны. Я тут брал интервью у вашего министра. Анатолий Сергеевич очень помог. Да вы, наверно, листали журнал… Не листали?

Я полез в сумку, достал припасенный на этот случай номер, открыл разворот с интервью и подал журнал майору.

Про министра всё было правда. Именно по номеру «ЗиЛа», когда-то увиденному во сне, я узнал фамилию Иванёнков и где этот человек был отмечен жительством.

Ночь на вторник мы провели с Виталиком в районной гостинице, а утром нас разбудила женщина-милиционер и вручила официальную справку: Иванёнков Николай Семенович, год рождения такой-то умер такого-то числа, месяца, года, в результате несчастного случая на воде, (в скобках «утопления), номер свидетельства о смерти такой-то, похоронен там-то, родственники – не имеются.

Наш белый заморский джип стоял на площадке под окнами. Он был даже вымыт и блистал свежей ржавчиной. Однако глушитель казался приваренным намертво.

На кладбище мы не сразу нашли две могилы, но я без труда узнал лицо человека, смотревшего на меня со старой выцветшей керамической фотографии. Это был он. «Отец». Зато фотография на другом, стоящем почти впритык, и таком же сварном, железном, под красной звездой, но маленьком, «детском», памятнике не говорила ничего. «Леша Иванёнков», – прочитал я.

5

– Так, ты будешь работать или нет? Мы что, торчать здесь будет до конца века?

Виталик страшно ругался, и я его понимал.

Весь тот несчастный вторник, сразу после кладбища, мы носились по всей округе, как сумасшедшие, разыскивая свидетелей и нашли, наконец, моториста катера, Ивана Захарыча, списанного «отцом» в тот день из-за кашля. Вместе с ним рванули в деревню Устиниху, посидели там на высоком холме над рекой, помянули. Иван Захарыч рассказывал и водил над поймой рукой.

«Которы-то всплыли, дак уже не живые, – рассказывал Иван Захарыч, – а остальных там в рубке и нашли. Весь леспромхоз ревел. И от школы были венки. Не то он в седьмом был, не то в восьмом. С отцом повсюду вместе ходил, куда этот, туда и тот. Матка-то у них рано померла. А катер-от… Катер-от как на берег вытащили, так он и соржавел, никто на него не сел, так на металлолом и отправили. А хороший был катер, как сейчас помню. Водомёт. Мы с Семенычем вместе на курсы ездили, в Устюг, я на моториста сдавал, он по судовождению. Кажну Пасху, как пойду на погост поминать родителей, так я и Семеныча помяну… – Иван Захарыч зашмыгал носом. – Золотой человек-от был, душа-человек, и вот так… А вы сами-то кем ему будете? А, ну, понятно. Семеныч как-то говаривал, что в плену у немцев сидел, в Мюнхаузене, кажись. Сам-от он не от нас… Дак чего еще насчет пацана? Не нашли пацана. В гроб пустой земли горстку бросили да воды речной кружку вылили, да вот так и зарыли. Его, видать, в затор тогда затянуло. Не разобрали тогда затор. Вода упала, ничего не успели. Летом уж начали было разбирать, дак дожди пошли, чистое опять половодье, и тогда же начало мыть, вон под тем берегом… Видите осыпь-то? Русло разом в вбок увело. Так все бревна наши тогда и замыло. Там небось и лежит где-нибудь, да теперь не найдешь. Ну – вечная память рабу Божьему Николаю и отроку Алексию, царства небесного, светлого места обоим, помянем, оно!»

Когда мы вернулись в гостиницу, я лег на кровать и отвернулся к стене. А что, собственно, о себе знаю?

Так прошли и среда и четверг. Неделя подходила к концу.

В моем блокноте не прибавилось ни строчки к тому, что сам про себя я обозначил физиологическим очерком. Правда, на диктофоне кое-что накрутилось, но только благодаря тому, что плюнув с утра в направлении моей кровати, Виталик совал диктофон в карман и в течение дня, болтая то с тем, то с этим, незаметно нажимал кнопку. Он уже изучил этот городок вдоль и поперек, подружился со всеми, с кем было нужно, и скорешился с теми, с кем вовсе не полагалось, (поскольку последних везли отсыпаться в уже обнюханную нами кутузку).

– Ну ладно, – приходил он ругаться, – тему мы запороли, и хрен с ней! Тогда поедем домой, чего торчать здесь? А вот ведь… – и он разводил руками: «сударь, я могу и откланяться!»

Он, точно, мог бы откланяться, но тут в район прилетел областной драматический театр, и всё изменилось. Артистов посели в гостинице, так что Виталик мгновенно перенацелил свой фотоглаз. Собственно, это было уже его чисто личное дело: сколько пленки тратить на мой ненаписанный очерк, а сколько бесценных кадров изводить на актрис. Все равно половина из них ушла на одну – травести из «Маленького принца», она же инженю из «Истории любви»…

Тут бы полагалось взять некую длинную, драматически выверенную паузу, помолчать, сказать «да», а потом откашляться и добавить что-нибудь вроде «это была она» или «так возникла она». Но в жизни все было проще, ровнее и текло своим чередом. Никакой сценической паузы не предполагалось. Да и в груди моей ничего абсолютно не всколыхнулось. Более того, я даже обидел Виталика, обозвав эту плоскогрудую «плоскодонкой с мотором». Это когда тот заманил ее к нам, на чашечку чая, а она тут же встала и ушла – искать заварку для чая.