Дочь солдата

Верка увидела оскаленную горбоносую морду с бородой, вздыбленную шерсть на холке — и ноги у нее подкосились.

Веня радостно захлопал рукавицами по полам длинного полушубка: «Ух, ты-и! Ах, я тебя-я!»

Зверь, прижав уши и грудью вспарывая глубокие сугробы, умчался в чащу.

— Неужто перетрусила? — удивился Веня Веркиному страху. — Это ж лось, он не тронет.

— А ты с-смелый…

Напрасно все ж Веня не взял с собой самопала. Самопал что надо! Как трахнет — в ушах комарики пищат. Царь-самопал, другого такого во всем свете нет! С таким не страшно.

— Едома скоро, — сказал Веня. — Каменку истопим, щец наварим… У-ух, он важный, рябец-то, в похлебке. Право слово!

У Верки под ложечкой засосало: вкусное слово — едома.

Спустились в овраг. В низине — избушка, придавленная сугробом.

Веня вскинул лыжи и не вошел, а вполз в избушку. Верка — за ним, на четвереньках. Двери были узкие и низкие.

В оконце скупо сочился свет. В избушке нары, стол и груда камней, заменяющих очаг. С потолка свисали клочья паутины в черных комочках сажи.

Веня растопил очаг, где были приготовлены дрова с пуком бересты.

Поленья дружно занялись. Дымохода в избушке и в помине нет, желтый чад тянуло в раскрытую дверь.

На нарах нашлись котелок, деревянные ложки, берестяной туес с солью. Веня набил котелок снегом и поставил в огонь. Потом ощипал рябчика, отогревая тушку птицы у пламени.

В избушке жарко, кипит в котелке суп…

И вот котелок уже на столе.

— Хлебай, — радушно угощает Веня, — не брезгуй. Ну как, вкусно? Полено свари, так и то съешь с устатку-то… А ведь у нас рябец!

Котелок был мигом опорожнен.

— Вера, а ты слыхала, кто в избушке на едоме жил? — спросил Веня, убирая котелок на прежнее место. — Где тебе знать! Карпуха, сын Фомы-лавочника — вот кто. Не по нутру ему пришлось, как начались колхозы. Карпуха и начал буянить… Сперва стрелял в сельсоветчиков, после убег сюда, в сузем. Едой Домна его снабжала.

— Домна? Какая Домна? — вскинулась Верка.

— Ха! А у кого вы на квартире? Она самая. Вместо жены была у Карпухи. Поначалу, верно, на него батрачила, сирота. А после… у-у, что ты! Сыновья-то у бабки Карпушонки. Деревня все знает и помнит. Домне Карпуха барахла всякого навозил, избу-пятистенку на нее переписал — владей, живи. Ну вот, значит, скрылся Карпуха от закона в суземе. Лес велик, погонялись, поискали его милиционеры — и бросили. Скорей иголку в сене найдешь, чем человека в суземе. А Иван, отец твоего дяди, возьми и наткнись на Карпуху. Здесь вот, на едоме. Иван ходил лыка драть, чтобы лаптей наплести. В ту пору на деревне, кто и не носил лаптей — сапог в сто одну клеточку! Вот увидел Иван Карпуху, с топором на него: «Подымай руки, сдавайся, кулацкая верхушка!» Карпуха в него из ружья… прямо в упор… Чаял, поди, что наповал уложил… Иван — старый вояка, с японской войны хромым вернулся. Что ты, огонь и воду, медные трубы и чертовы зубы прошел. Боевой был, страсть! Ночью очнулся Иван. Идти не может. Так он пополз. Бабы нашли его утром у поскотины. Уж: е мертвого — лежит, кровью красной подплыл. Тревога тут, само собой. Собрались коммунары Карпуху ловить: его, дескать, рук злодейство. А словили они Домну. У гумен. Дурочкой прикинулась. По рыжики, говорит, иду. Ха… рыжики были у ней на уме! Корова у ней не поена, не доена — мычит на весь посад… до рыжиков в таком случае хозяйке-обряжухе? Все-таки вывернулась Домна. Ребят ейных пожалели, вовсе тогда были малолетки. А может, при ней Карпуха Ивана убивал? Темное дело… Карпуху-то схватили. Только долгое время спустя. Расстрел ему был, как врагу и бандиту.

Верка, наморщив лоб, молчала.

— Ну что? Ну чего ты? — усмехнулся одними глазами Веня.

— Да я бы ее… Противная старуха — белые глаза!

— Н-ну… — Веня локтем провел под носом. — Ты будто маленькая. Зареви еще. Куда ты Домну-то деваешь, а? Под порогом, что ли, закопаешь. И сыновья у ней выросли хорошими людьми. Докармливают матку, деньги высылают… А чтобы вызвать к себе, самим в деревне показаться — ни, ни. Совестно им, что Карпушонки. Да и мамаша, Домна-то, верно, вреднючая бабка. Зимой у ней снега из-под окон не допросишься. Для себя век свой прожила. Как она вас на квартиру пустила— удивляюсь!

Глава IX. По-родственному

Новость в деревне: вернулся из заключения Павел Теребов. Как Маня разведала, привез себе пальто с длинными полами и хромовые сапоги — новехонькие, на ногах не бывали, а жене Алевтине — она воду на ферму возит — шаль. Очень нарядную шаль: не в будни носить, по большим праздникам.

Везде Маня, Веркина праворучница, первая поспеет. У кого корова отелилась и бычка ли, телочку принесла; кому председатель лошадь дал— сена привезти по трудодням; кто посылку из города получил и что было в ней, — все ей известно, нет для Мани секретов. Пожалуйста, она и шаль у Алевтины высмотрела… пожалуйста!

— Борода у Паши-и, — выпевала Маня окая, — Рыжая-прерыжая! А он смеется, в мороз, говорит, греет. Он в Забайкалье срок отбывал. Ага, в диких степях. Про них песня сложена, жалостливая, старинная-старинная! Там золото роют в горах, там бродяги с сумой на плечах.