Дочь Сталина. Последнее интервью

Я еще напишу отдельно о том, как ужасно опустошен был он, как разбит духовно смертью мамы и смертью Кирова. Он перестал верить в людей; может быть, он всегда не очень-то им верил. Его можно было переубедить. Ему можно было внушить, что этот человек - не хороший, как мы думали о нем много лет, нет, он - дурной, он лишь казался хорошим, а на деле он враг, он противник, он говорил о вас дурно, и вот материалы, вот факты, X и Z «показали» на него . А уж как могли эти X и Z «показать» все, что угодно, в застенках НКВД - в это отец не вникал. Это уж было дело Берии, Ежова и прочих палачей, получивших от природы сей профессиональный дар. А уж когда отца «убеждали факты», что ранее хорошо известный ему человек, оказывается, дурной, тут с ним происходила какая-то психологическая метаморфоза. Быть может, в глубине души он и сомневался в этом, и страдал, и думал. Но он был подвластен железной, догматической логике: сказав А, надо сказать Б, Ви все остальное. Согласившись однажды, что N - враг, уже дальше необходимо было признать, что так это и есть; дальше уже все «факты» складывались сами собой только в подтверждение этого. Вернуться назад и снова поверить, что N не враг, а честный человек, было для него психологически невозможно. Прошлое исчезало для него - в этом и была вся неумолимость и вся жестокость его натуры. Прошлого - совместного, общего, совместной борьбы за одинаковое дело, многолетней дружбы, - всего этого как не бывало, оно им зачеркивалось каким-то внутренним, непонятным жестом, - и человек был обречен. «A-а, ты меня предал! - что-то говорило в его душе, какой-то страшный дьявол брал его в руки. - Ну и я тебя больше не знаю!»

Старые товарищи по работе, старые друзья и соратники могли взывать к нему, помня о прежнем его отношении к ним, - бесполезно! Он был уже глух к ним. Он не мог сделать шаг обратно, назад, к ним. Памяти уже не было. Был только злобный интерес - а как же ведет себя теперь N? Признает ли он свои ошибки? Удивительно, до чего отец был беспомощен перед махинациями Берии. Достаточно было принести бумаги, протоколы, где N «признавал» свою вину или другие «признавали» ее за него. Если же он «не признавал» - это было еще хуже. Дядя Алеша был крепким человеком. Он так и «не признал» за собой никакой вины. Об этом говорил Н. С. Хрущев в докладе на XXII съезде партии. Он «не признал» и «не просил прощения», т. е. не стал взывать к отцу письмами о помощи, - как это безрезультатно делали многие. Дядя Алеша проявил силу и мужество настоящего большевика. Это так похоже на него, так вяжется со всем его чудесным обликом. Но он и поплатился за эту свою выдержку, за свою человеческую гордость и твердость. В феврале 1942 года, в возрасте 60 лет, он был расстрелян. Это было уже во время войны. Он находился тогда под Ухтой, куда был отправлен на неопределенное время. Ему дали после следствия десять лет, и тете Марусе - то же самое, но она отбывала срок в Долинском, в Казахстане. Но что значили решения суда?.