Дочь Велеса

Прозвучавший ответ лишил Ялику остатков самообладания.

— Я это ты! — возникнув из воздуха прямо напротив обомлевшей девушки, выдохнул ей в лицо двойник, почти ничем не отличимый от нее самой, кроме того, что его левая рука выглядела вполне здоровой. — Кровь от крови твоей! Помнишь, как ты сражалась с лоймой на изнанке мира? Помнишь, как опрометчиво воспользовалась в мире мертвых силой собственной крови, чтобы спасти жизнь? Тот, кого ты называла Охотником, не будучи моим отцом, дал человеческое семя, дикая волчица же взрастила в своем чреве. Люди, отринувшие старых богов, поверившее в очищающее пламя, дали мне силы.

— Но как это возможно? — не поверив своим ушам.

— Если долго смотреть во тьму, то тьма посмотрит на тебя в ответ, — скривила рот в кривой усмешке близнец ворожеи. — Видишь, я знаю все, что знаешь ты. Кровь связала нас воедино. И теперь тот, кому ты некогда помешала, освободив Мортуса, нарушив естественный порядок вещей и продлив агонию этого мира, смотрит на тебя моими глазами. Тот, кто вдохнул в меня жизнь.

Чувственно обняв ворожею за плечи, двойник склонила голову, и страстно прошептала, чуть ли не касаясь губами ее уха.

— Загляни же вглубь себя! Что же ты там видишь? Тьму, поселившуюся в душе ровно в тот миг, как твоя рука оборвала существование Мортуса. Тьму, медленно пожирающую тебя изнутри. Тьму, что так страстно желает стать частью меня!

Оттолкнув жарко прижавшуюся к ней все телом копию, Ялика вырвалась из объятий и попыталась бежать. Все равно куда, лишь бы не видеть эти бездонные, затопленные изнутри непроглядным мраком глаза. Мраком, нашедшим неожиданный отклик в сжавшейся в испуганный комок душе. Но двойник, словно бы предвидя ее отчаянную попытку скрыться, успела схватить бросившуюся прочь девушку за руку и вновь горячо прижала к себе.

— Знаешь, — взволнованно произнесла она, возбужденно проведя кончиком языка по губам. — А ведь и во мне есть частичка света, освещающего твою жизнь. Бледная тень той могучей силы, что живет в тебе. И она так же страстно желает стать частью тебя, как живущая в тебе тьма, желает стать частью меня. Мы должны стать единым целым. Я — безжалостное пламя разрушения, а ты, моя сестра — благодатный огонь, дарующий жизнь.

Ялика вдруг успокоилась и прекратила попытки вырваться. Сказанные двойником слова пробудили воспоминания. Искра, дающая жизнь и надежду. Перед внутренним взором ворожеи возник образ бьющегося глубоко внутри нее огнистого сердца. Теперь она знала, что должна совершить, чтобы спасти гибнущий на ее глазах мир. Знала, как вновь вдохнуть в него жизнь.

— Хорошо, сестра, — прошептала она, прильнув к двойнику.

Их переплетенные, трепетно прижавшиеся друг к другу тела, оторвались от земли и, зависнув в воздухе, вспыхнули вдруг каким-то неземным, иномировым и доселе невозможным пламенем, в котором подобно им самим сплелись свет и тьма. Каждая из них, поглощаемая другой, кричала, одновременно испытывая и нечеловеческие муки, и блаженство сладкой истомы. И каждая из них, став неотъемлемой частью другой, бесконечно умирала и бесконечно возрождалась из небытия. Пока не обрела целостность и единство.

— Вот только, сестра, я не хочу гибели мира, — медленно опускаясь вниз, горько произнесла переродившаяся Ялика, внутри которой теперь помимо ее сознания билась и мысль сестры-близнеца. И едва она окруженная ореолом неземного сияния, коснулась пальцами ног поверхности Алатырь-камня, как тот испуганно вздрогнул и жалобно застонал, словно бы отказываясь принимать на себя неподъемную тяжесть ее новой сущности.

Протяжно сверкнуло серебром лезвие кинжала, зажатого в костяной руке ворожеи, и из ее распоротого горла высоко в небо взлетели потоки крови, переливающейся запредельными, нереальными, сверхъестественными цветами. Жемчужные капли благодатным дождем обрушились вниз, унимая ярость бушующего пожара, залечивая ожоги Древа Жизни и исцеляя раненную плоть камня.

С тихим шуршанием выпал из руки ворожеи покрывшийся черной копотью кинжал, печально звякнул, ударившись о камень, и тут же рассыпался тысячей мелких осколков, словно был сделан не из металла, а хрупкого стекла. Шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, умирающая девушка, подошла к Древу и, прижавшись к нему всем телом, последний раз взглянула на бездонное, уже начавшее светлеть небо. Удовлетворенно улыбнувшись, Ялика безжизненно сползла на землю, так и не выпустив ствол исполинского дуба из своих трепетных объятий.

Крона Великого Древа вдруг взволновано зашумела, оживая, а его корни, приходя в движение, трепетно и торжественно оплели мертвое тело, навсегда скрыв его под своей вековечной толщей.

Далекий горизонт озарился яркой вспышкой зарницы, возвестив миру о начале нового дня.

Эпилог

— Жаль девчушку, — печально произнес рыжебородый.

— Она совершила то, что должно, — без тени сочувствия отрезал седовласый и, как когда-то давно, сорвал с нависшей над ним ветки исполинского дерева, желудь. От своих собратьев тот отличался необычной, будто бы перламутровой, скорлупой.