Дочь Великого Петра

— Другого верного средства нет. Ведь не веришь же ты разным приворотным зельям и кореньям, которым верит глупое быдло?

— Тогда давайте верное средство, отец мой.

— Я изготовлю его тебе через неделю.

— А цена?

— Это золото останется в задаток, а через неделю, по получении склянки, ты принесешь мне столько же.

— Какое же это средство?

— Она любит цветы?

— Любит.

— Ты дарил их ей?

— Нет.

— Начни посылать ей цветы.

— Зачем?

— Я тебе дам жидкость. В день свиданья, когда ты захочешь, чтобы она была твоею, ты спрысни ею букет. Несколько капель на несколько цветков будет достаточно.

— И она умрет после того скоро?

— В ту же ночь.

— Это ужасно!

— С этим надо примириться… Однако, чтобы это имело вид самоубийства, пошли побольше цветов… От их естественного запаха также умирают… Открыть же присутствие моего снадобья невозможно…

Граф задумался… Патер Вацлав некоторое время молча глядел на него.

— Как же, приготовлять? — спросил его монах.

— Приготовляйте, отец мой…

— Я беру золото…

— Берите.

Старик жадно костлявой рукою стал собирать рассыпанные по столу золотые монеты и бережно укладывать их в ящик стола.

— Да простит меня Бог! — воскликнул граф Свянторжецкий.

— И простит, сын мой, за сто червонных я дам тебе разрешение нашего святого отца на этот грех…

— Разрешение?

— Да, за подлинною подписью нашего святейшего отца…

— И грех действительно простится?

— Ты разве не сын римско-католической церкви? — строго спросил патер Вацлав.

— Я сын ее, — глухо ответил граф.

Мы знаем, что он был православным, но с четырнадцати лет, под влиянием матери, ходил в костел на исповедь и причащение у ксендза. Приняв имя графа Свянторжецкого, он невольно сделался и католиком. В сущности, граф Иосиф Янович не исповедовал никакой религии.

— Если так, то как же ты осмеливаешься задавать такие вопросы? Разрешение святого отца, конечно, действительно в настоящей и в будущей жизни.

— Простите, отец, я спросил это по легкомыслию.

— Да простит это тебе Бог, сын мой! — смягчился старик.

— Значит, через неделю, отец мой.

— Через неделю… Час в час…

— До свиданья, отец мой! — поднялся с места граф Иосиф Янович Свянторжецкий.

— Да будут благословенны твой уход, сын мой, как и возвращение.

— Аминь.

— Аминь.

Граф вышел.

— Живы, ваше сиятельство? — встретил его Яков.

— Жив, а что? — с недоумением спросил граф Иосиф Янович.

— Уж очень вы долго, ваше сиятельство, я перепугался было, хотел толкнуться.

— Чего перепугался?

— Как чего, не ровен час, нечистый какую каверзу не сделает.

Граф невольно улыбнулся.

— А ты думал справиться с нечистым, коли бы толкнулся?

— Где уже справиться, а все же… Не давать же христианской душе погибать без помощи.

— Ишь какой сердобольный… Спасибо. Подсаживай в карету, да домой поедем.

Яков открыл дверцу, откинул подножку и помог графу сесть в экипаж. Вставая на запятки, он крикнул кучеру.

— Пошел!

Карета покатила.

«Она будет моей! Она должна быть моей! — неслось в голове графа, откинувшегося в угол кареты в глубокой задумчивости. — Во что бы то ни стало… Ценою чего бы то ни было!»

Граф и не заметил, как совершил свой далекий путь. Карета въехала в ворота дома, где он жил.

XX Перед преступлением

Назначенная патером Вацлавом неделя показалась графу Иосифу Яновичу Свянторжецкому вечностью. Чего не передумал, чего не переиспытал он в эти томительные семь дней.

Несколько раз он приходил к окончательному решению не ехать к «чародею», не брать этого дьявольского средства, дающего наслаждение, за которое жертва должна будет поплатиться жизнью. Это ужасно! Знать, что женщина, дрожащая от страсти в его объятиях, через несколько часов будет холодным, безжизненным трупом. Не отравит ли это дивных минут обладания?

Порой он решал этот вопрос утвердительно, а порой ему казалось, что эта страсть за несколько часов перед смертью должна заключать в себе нечто волшебное — что это именно будет апофеозом страсти. Насладиться обладанием женщины при таких условиях можно только один раз, оно, это обладание, несомненно, пресытит, и повторение его не будет иметь и тени сходства с этими первыми невообразимой прелести минутами.

Организм, в который будет введен яд возбуждения, и притом яд смертельный, разрушаясь, вызовет, несомненно, напряжение всех последних жизненных сил исключительно для наслаждения. Инстинктивно чувствуя смерть, женщина постарается взять в последние минуты от жизни все. И участником этого последнего жизненного пира красавицы будет он.

В таких соблазнительно привлекательных очертаниях представился ему момент рокового для княжны свидания с ним через неделю.

«Она будет моей! И никогда больше ничьею не будет!» — нашептывал ему какой-то внутренний голос, похожий на голос его матери.

А с другой стороны, властный, серьезный голос, поднимавший в его душе картины далекого прошлого, голос, похожий на голос его отца, говорил другое: