Дочери Марса

Мадам Флерьё была явно неудовлетворена, это было видно невооруженным глазом. Но следует признать, что в ее глазах не было злобы или враждебности. Наоми казалось, что она все-таки задала бы вопрос про тщеславие. Но в конце концов все же одумалась и, судя по всему, совсем не хотела, чтобы ее приняли за гарпию, стремящуюся показаться святее Христа. А до этого оставалось совсем немного — чуть больше ненависти и железной твердости убеждений. Наоми охватило острейшее желание крикнуть Кирнану: «Да пусть эта мадам Флерьё катится к чертям! А нас с тобой обвенчает любой армейский капеллан!»

И снова Седжвик стал советоваться с членами комитета. Говорили по-французски. Договорились, что они соберутся в третий раз, но это уже будет чистая формальность: Наоми и Иэн просто изложат свои намерения, после чего Седжвик их обвенчает. Возможно, в тот же день.

Когда все уже собрались уходить, Седжвик задержал их у самых дверей и, похоже, стал дожидаться, когда паства разойдется.

— Надеюсь, вы понимаете, лейтенант Кирнан, что никто здесь не собирался и не собирается подвергать вас обструкции? Должен сказать, отвечали вы весьма достойно. Да, мы обязаны вести себя безупречно в безупречном мире, однако нынешний мир так далек от совершенства. Могу я пригласить вас на чашечку чая?

Он доставил их к многоквартирному дому. После оживленного обмена мнениями с консьержкой все трое, поднявшись чуть ли не на последний этаж, оказались в просторных апартаментах, откуда открывался изумительный вид на крыши Парижа, на остров Ситэ с собором Парижской Богоматери. Принеся им чай, Седжвик заметил, что Наоми что-то бледновата. Конечно, конечно, война есть война, но ведь после такой войны новой быть просто не может. Вот и американский президент уверяет, что эта война — последняя в истории человечества.

Напоминание о войне плюс жиденький чай подействовали на Наоми опьяняюще, и она улыбнулась Иэну, услышав оптимистичное заявление Седжвика, процитировавшего к тому же главу союзной державы.

Выбравшись из Лувра, Чарли и Салли направились на юг к покрытой угрожающе толстым льдом реке, потом решили зайти в кафе и посидеть у окна. Воздух обрел особую серебристость, позволявшую, как казалось Салли, говорить о чем угодно, сколько угодно и с кем угодно. Оба заказали чай — хотя и Чарли, и Салли подозревали, что французы только и умеют, что портить этот божественный напиток. Но Салли предложила воздержаться от вина, по крайней мере, до вечера. Оно замутнит наше восприятие, пояснила она. Чарли не возражал. В отличие от визита в Дёз-Эглиз, в Париже он не выпил ни капли спиртного. Подав чай, официант вежливо осведомился, что господа закажут на обед.

Салли была в волнении и отчаянии. И как только официант удалился, она перешла к делу:

— Чарли, тебе следует кое-что знать обо мне, пока наши отношения не зашли дальше. Просто выслушай меня и постарайся понять. Моя мать была больна. У нее был рак матки. Тебе не приходилось слышать о такой болезни, Чарли?

— Нет, вообще впервые слышу…

— Это ужасно.

— Да? — смущенно переспросил он.

После картинной галереи, где все для него было ясным и понятным, он на какое-то время оказался во власти рассеянности.

— Все очень и очень просто — мама сказала мне, что хочет умереть. Причем не один раз, а твердила без конца, что было совсем на нее непохоже. В конце концов она только это и говорила, молила Бога ниспослать ей смерть, молила о том, чтобы ей даровали смерть. И я стащила морфий, его хватило бы на смертельный укол. Но она умерла, понимаешь, умерла. Сама. Мне даже не пришлось воспользоваться морфием. Но как бы то ни было, ты сошелся с той, кто готова была убить собственную мать. Могу только добавить, что убить из милосердия. Нашлись бы люди, которые бы меня оправдали. Наоми со мной согласна. Вот так. А теперь скажи — как совместить это все с Делакруа? И как совместить это с твоим представлением обо мне? Но ты должен, ты обязан знать, кто я такая.

Чарли сидел нахмурившись.

— Что ты хочешь от меня услышать? — спросил он. — Хочешь, чтобы я возмутился, вскочил из-за стола и, хлопнув дверью, выбежал на улицу? Или застыл от ужаса? Этого ты хочешь? Отстегал тебя плетьми?

— Надеюсь, что нет.

— Боже мой, ты — способная на милосердный поступок дочь, — будто в раздумье пробормотал он.

— В общем, ты должен был это узнать. Потому что я не сомневаюсь, что ты не способен на то, что я собиралась сделать в те дни.

Чарли покачал головой. Потом задумчиво стал мять щеку, будто у него внезапно разболелся зуб.

— Боже мой! — как бы про себя произнес он. — Боже мой!

Салли не могла понять, к чему это было сказано.

— Салли, вот какое дело, позволь и мне рассказать тебе кое о чем, — вдруг бесцветным голосом начал он. Она увидела его зубы. Челюсти не были сомкнуты, и ей показалось, Чарли собирается кого-то укусить. Рот, во всяком случае, был открыт.