Дочери Марса

Надев фартуки, они застелили сотни постелей, а санитары продолжали драить стальные двери и перегородки — работа, которая была им куда больше по душе, чем стелить постели, поскольку не уязвляла их мужской гордости. Полы и стены операционной, как и все остальные поверхности, которые только можно было себе представить, разрешили мыть исключительно медсестрам. По подсчетам Салли, на борту находились четыре врача и фармацевт, и если за ужином в тот вечер доктор Хукс казался бледным и рассеянным, то, как поговаривали, объяснялось это тем, что ему в любой момент могли приказать взять на себя функции хирурга. Хотя подобное представлялось маловероятным, поскольку раненых скорее всего будет не так много.

Женщинам дали возможность взглянуть на мелкие греческие острова у побережья Греции, к сожалению, ими же и скрытого. На палубе находились и несколько санитаров. Один из них, сержант с суховатыми, хмурыми и тонкими чертами лица, тот, что выговаривал коллегам на неумелое обращение с постельным бельем, отрывисто поздоровался и назвал вырисовавшуюся перед ними горную гряду. Это был Лемнос. За манерами этого сержанта угадывался человек бывалый. И мундир, и обмотки защитного цвета отличались от тех, что носили рядовые, весь его облик не поражал обилием надраенной до блеска кожи и опрятных гамаш. Звали его Иэн Кирнан.

Он собрал вокруг себя целую толпу медсестер, рассматривавших Лемнос, и скромно, явно не пытаясь прослыть всезнайкой, рассказывал.

— Когда Гефест был сброшен с Олимпа своим отцом Зевсом, — говорил сержант, — то поселился на Лемносе, и с нимфой Кабиро они породили лихое племя. Кузница Гефеста располагалась здесь же, на этом острове. А когда мужья Лемноса бросили жен ради фракийских женщин, лемниянки из мести убили всех оставшихся на Лемносе мужчин, что представляется несколько несправедливым по отношению к добродетельным мужьям. Аргонавты, высадившись на острове, обнаружили там одних лишь женщин, переженились с ними, все лемниянки забеременели от аргонавтов, от них произошел народ, известный как минойцы, чей царь, Евней, был сыном Ясона.

— Если власть принадлежала женщинам, то почему тогда царь, а не царица? — тихо, не рассчитывая на ответ, поинтересовалась Фрейд.

— Хороший вопрос, сестра, — согласился Кирнан. — Если мне суждено вернуться в Мельбурнский университет, я обязательно задам его профессору Челленору. На правом траверзе, — добавил он, — видны неясные очертания острова Имврос, связанного с Фетидой, матерью знаменитого Ахилла.

Про многих санитаров поговаривали, что их отчислили из пехоты за неумение обращаться с винтовками и штыками и даже за бунтарство. Но Кирнан казался человеком на своем месте. Однако он не выставлял напоказ то, что принято считать образованностью. Он знал о неких табу в отношениях между санитарами и медсестрами, между подносчиками воды, носилок и сестерских сумок и самими сестрами милосердия, теоретически имевшими право приказывать ему, равно как и он обладал никем и ничем не подтвержденной, но вполне реальной возможностью к ним приставать.

В тот третий по счету вечер они видели на востоке освещенное бурей небо. Известие о ней заставило всех броситься на палубу, поскольку там происходило нечто, что можно было назвать «грозой». Словами было не передать этот грохот. Зарево в небе то гасло, то вновь вспыхивало, словно подчиняясь ритму ударов молота в кузне того самого грека, о котором рассказывал Кирнан. Но происходило это не на Лемносе. То были Дарданеллы, полуостров Галлиполи. И это была не гроза, а турецкие орудия. Крупповские германские орудия, но укомплектованные турецкими расчетами, как утверждал Кирнан, стоявший на палубе вместе со всеми остальными.

— Немцы переманили турок на свою сторону, — сказал он. — И тут появляемся мы!

«Архимед» замедлил ход, приблизившись к освещенным береговым высотам. Он шел к эпицентру бури на скорости около семи узлов. Теперь его окружали новые боевые товарищи — транспорты, крейсеры, нацелившие орудия на высоты эсминцев, впрочем, пока молчавшие. По правому борту на волнах покачивалось еще одно госпитальное судно с красными крестами. И повсюду множество мелких суденышек, будто дожидавшихся дневного света и барж, курсирующих между кораблями и берегом. Салли ломала голову, как же ей удалось не заметить начала этой грандиозной кампании, разворачивавшейся прямо у них на глазах и затмившей полнеба? Когда она началась? Как же умудрились сохранить втайне нечто столь грандиозное и невиданное с самого их отъезда на грузовиках с утопавшей в иллюминации набережной Корниш? Из школьных уроков истории она усвоила, что решительно все великие битвы совершались в течение одного дня. Разве не так было при Ватерлоо? Но у этого сражения явно была многодневная предыстория, подготовка, не прерывавшаяся даже по ночам. Трехсменная. Как сталелитейный завод.

— Высадка началась примерно в тот момент, когда мы вышли из порта, — пояснил стоявший у леера санитар с сигаретой во рту. — Уверен, что туркам зададут взбучку.