Дочери смотрителя маяка

Мужчина идет сзади, достаточно далеко для того, чтобы собака заметила ее прежде, чем на песке отпечатается первый след хозяина. Зрение лабрадора затуманено, но он ощущает ее присутствие и различает очертания, когда она появляется среди камней, деревьев и волн. Он стоит в воде и лает, выронив забытую палку.

Она около двадцати шести футов[3] в длину, деревянный корпус раскололся, и на левом борту видна брешь; брус с кольцевыми кранцами качается, когда волны озера вздымаются и опадают под ним. Каждый вздох воды поднимает лодку с каменистого дна и снова с содроганием ее опускает. Остатки изорванного основного паруса хлопают на ветру. Она кренится, днище проломлено, и воды озера движутся сквозь нее. Мужчине не нужно видеть имя на корме, он знает, что на ней написано от руки «Танцовщица на ветру».

Его ноги грузнут в песке, когда он торопливо идет к лодке; его следы перемежаются с круглыми отпечатками трости, так что цепочка на песке выглядит как сообщение, передаваемое с помощью азбуки Морзе. Бухта мелкая, в дальнем конце ее окаймляют скалы, именно там и лежит суденышко. Он, не обращая особого внимания на рычание лабрадора, пытается окликнуть тех, кто еще может быть на борту. Он, спотыкаясь, идет к ней, и брызги ледяной воды летят во все стороны. Онемение поднимается по его ногам, сжимая его, хватая, но он это игнорирует и продолжает пробираться между камнями, обходя опасное пространство между лодкой и берегом, потом забирается в рубку и стоит там, подрагивая.

Он никогда до этого не был на борту «Танцовщицы на ветру», и все же поток воспоминаний грозит утопить его, но постепенно стихает, когда он осматривает лодку от сломанного руля до щелкающего фала. Он помнит, как они вдвоем строили форт из прибитых к берегу коряг, когда были мальчишками, чувствует рывок своей удочки, как в тот раз, когда они взяли маленькую лодку «Душистый горошек» с гафельным парусом[4], чтобы впервые в одиночку порыбачить в заливе Уолкер, чувствует вкус украденного из корзины для пикника пива, которым они поделились, когда приплыли к черному вулканическому пляжу на противоположной стороне острова Порфири. Он слышит произносимые шепотом имена: Элизабет и Эмили.

— Черт возьми, Чарли! — говорит он, глядя на мачту и разорванный парус, а потом на силуэты двух чаек, парящих высоко в небе. — Какого черта ты сейчас сделал?

После их последнего разговора прошло шестьдесят лет, шестьдесят лет с тех пор, как остров Порфири исчез в огне. Он много раз видел «Танцующую на ветру», слышал истории о ее капитане, об Элизабет. Эмили. Но они не разговаривали, он и Чарли. Сделав это, они бы выказали свою причастность, хоть и с благими намерениями, и усилили бы боль сожаления. Она преследовала его. За все это время не было и дня, чтобы он не думал о них. Ни одного дня.

Старик держится за упорную планку, чтобы сохранить равновесие, и смотрит вниз. Подушка кресла и бейсболка плавают в воде. На штурманском столе лежит стопка книг, неплотно завернутых в выцветшую парусину, рядом — моток шпагата.

Он садится на сиденье рулевого. Лабрадор затих. Его мысли прерывает только щебет птиц, негромкая болтовня ветра с озером и скрипучие жалобы лодки. Чарли Ливингстона нет на борту.

«Танцующая на ветру» лишена жизни, за исключением мерцающего сияния керосинового фонаря, который горит слабо, но непокорно, привязанный к грузовой стреле, как маяк.

2

Морган

Какая, черт побери, пустая трата времени! Кучка благодетелей, сидящих и придумывающих глупые правила. Мы изучаем… Как они это назвали? «Восстановительные реабилитационные процессы». Они могут сказать, что пытались, что, проявляя сочувствие, протянули руку помощи какой-то обездоленной душе — смотрите, какие мы умные и прогрессивные! Спрятанные в своих маленьких мирках со своими идеально вежливыми детьми, которые ходят в школу, они занимаются домашними делами, обращаются с петициями, требуя запретить нездоровую пищу и положить конец голоду в Африке, играют в баскетбольных командах и никогда ничего не употребляют в субботу вечером. И они похлопывают друг друга по спине и говорят — Смотрите, какие мы хорошие родители, какие хорошие граждане. Если бы они только знали!

Пускай добавят свой крошечный стежок в шов на моей зияющей ране, наставят меня на путь истинный. Я извинюсь и сделаю вид, что принимаю их сочувствие. На самом деле это не моя вина. Это система подвела меня.

Чертова трата времени.

Они перетряхнули мой рюкзак. Мне следовало сбросить его в канаву перед тем, как зайти в «Макдоналдс». Или, по крайней мере, избавиться от баллончиков с краской. От этого точно не отвертишься. Нет, офицер, я не была рядом с домом престарелых. Нет, сэр, я не имею никакого отношения к этому граффити. Это не мои. Я просто несла их другу. Кому? Ох, мм… его здесь нет.

Придурки. Никто за меня не заступился. Никто. Все они сидели, опустив глаза, и пили через трубочки свою диетическую колу с таким же снисходительным выражением лица, какое бывает у их родителей. Бедняжка. Разве можно ее в этом винить?

Видимо, можно.