Дочки-матери

– Болеет, – удрученно ответил Конунг, и Инна почувствовала острый укол в сердце.

– Жа-алко, – протянул любопытный.

Инна всю ночь думала о Павле, а еще – о неведомой Машке. И не напрасно. Все остальные годы знакомства она видела их только вместе и каждый раз сходила с ума от ревности. Сколько раз зарекалась ходить на музыкально-литературные вечеринки, зная, что он придет не один. И все равно не могла удержаться – собиралась и тащила за собой для смелости Любку, которая давно потеряла интерес к консерваторской компании, увлекшись будущими экономистами. Точнее, одним из них. Но для Инны музыкальные сборища были единственным способом видеть любимого.

Гордый новым именем, который дала ему Инна, Конунг относился к забавной девчушке, сочинявшей баллады, похожие на те, что он пел, как покровитель. Защищал от посягательств подвыпивших друзей. Не позволял пить наравне со всеми. Всегда сажал рядом с собой и подкладывал в тарелку лучшие куски. А с другой стороны – по правую руку – неизменно сидела Маша, которая не выказывала и тени недовольства из-за присутствия Инны: с родительской нежностью, копируя Павла, смотрела на тайную соперницу. Чего ей было бояться? Все настолько понятно и четко определено, что за Инной в их компании даже закрепилось обидное прозвище «доченька». В те дни, когда Конунг не напивался до бесчувственного состояния, вынуждая остаться с ним «в гостях» до утра, они вместе провожали Инну с Любой домой.

И, несмотря на такую заботу, Любке страшно не нравился Павел, и больше того – идиотская ситуация, в которую попала подруга. Она умоляла Инну забыть этого длинноволосого великана, знакомила ее с приятелями своего ненаглядного Олежки. Только напрасно – для Маковецкой на всем белом свете существовал лишь один мужчина.

Осознав тщетность попыток, Люба пригрозила Инне, что перестанет дружить с ней. Но та только пожала плечами. Жалостливая подруга ограничилась промежуточной мерой – перестала таскаться за Инной на дурацкие консерваторские тусовки.

Тем временем отчаяние Инны росло с каждым днем. Она давно и тщательно все обдумала – только поджидала, когда наступит подходящий момент. Принадлежать она могла только одному мужчине – Конунгу. Жизнь без него не имела смысла, мысленно она проросла в любимого человека, стала его частью. Но Павел не осмеливался даже приблизиться к той, что в воображении видела его своим мужем.

И тогда Инна решила, что сделает все сама: прибегнет к древнему ритуалу. В давние времена, боясь навлечь на себя гнев духов, мужчины часто отдавали «право первой ночи» каменному или деревянному ножу. Были и другие способы соблюсти традицию – откопав в библиотеке книги Пьера Гордона, Инна тщательно изучила все ритуалы, – но большинство из них оказались настолько же дикими, насколько и невероятными. А ей нужно было лишь одно: накрепко и навсегда привязать к себе Конунга.

– Ой, – пискнула Машка, случайно сев на рюкзак Инны, валявшийся в траве, – что там у тебя?

– Ничего, – буркнула она, но было поздно. Любопытная черная мышь уже ощупывала края длинного предмета сквозь ткань.

– Можно посмотреть? – глаза ее загорелись.

Тем летом вся их компания сходила с ума по средневековым реконструкциям, и каждый что-то пилил, выстругивал и вытачивал. Инна обреченно кивнула. Машка развязала тесемки на рюкзаке, извлекла искусно вырезанный деревянный нож. Рукоятка его была украшена резьбой и покрыта лаком, а толстое лезвие, затупленное на конце, оставалось гладким и чистым.

– Класс, – прошептала девушка, – ты сама?

– Да, – снова кивнула Инна и едва удержалась от того, чтобы выхватить ритуальное оружие из рук соперницы.

– Красивый, – похвалила Маша и, к облегчению Инны, сама тут же убрала его на место.

И только через год, когда в права вступило второе лето знакомства, Инне наконец повезло – Машку положили в больницу.

Конунг ходил сам не свой и уже не со второй на третью, а каждую вечеринку напивался до беспамятства. В ту ночь он, как обычно, свалился в середине очередного дня рождения – лег в дальней комнате Инкиной дачи и уснул. А она, улучив момент, оставила гостей одних и пробралась к нему.

Павел лежал, раскинувшись на узкой кровати, могучий и бесчувственный. Подстрекаемая светом луны, она раздела его, разделась сама. Потом решила, что гораздо лучше им будет в постели, – осторожно вытянула из-под Конунга покрывало, кое-как втиснулась рядом со своим великаном и накрыла одеялом обоих.

Она не хотела навлекать на него гнев духов и все предусмотрела заранее. Порылась в брошенном на пол рюкзаке, нащупала деревянный нож и, крепко обняв Павла за шею, чтобы не было страшно, справилась с обрядом сама.

Почти не было боли. Всю ее – от макушки до пят – охватило чувство великой и жертвенной любви…

– Иннушка! – Она вздрогнула и очнулась. Прямо перед ней в высокой траве стоял Конунг, загораживая макушкой солнце. – Хочешь на море?

– С тобой? – встрепенулась она.

– Да.

– Пойдем. Только купальник надену.