Дочки-матери: наука ненависти

Есть категорический императив: Таська всегда была с матерью искренней и честной, и Антония это знала с самого дочкиного малолетства. Та не умела с ней ни лукавить, ни лгать, ни изворачиваться. Да и не пыталась никогда. Однажды, будучи противным подростком, она ревела из-за чего-то и сквозь слёзы гундела, что никогда-никогда в жизни не обманывала и не сможет обмануть её, свою «люби-и-имую ма-а-амочку». И как ни была в тот момент Антония раздражена на дочь, как не противны были ей слёзы и сопли этой прыщавой оглобли, в ту секунду даже её сердце куснула нежность к дочери, которая обожает её, боготворит и не смеет быть с ней неискренней.

Но если исходить из этого императива, то все её, Антонии, обвинения дочери в нечестности, корыстолюбии и даже развратности — бред сивой кобылы, полная чушь. Таська всегда как раз удивляла мать своей наивной искренностью и даже простодыростью (так писательница называла всякую дурную романтическую доверчивость), которую дочь демонстрировала из раза в раз — даже в моменты своих «мизантропических» закидонов. Ну, к примеру, подростком могла вдруг влететь к матери в комнату и запричитать с порога:

— Мам, ну почему люди такие злые? — и слёзы в широко распахнутых обиженных глазах.

— Что опять случилось?

— Почему такое дурное отношение к животным, почему в газетах пишут, что в дефиците мяса в стране виноваты домашние животные?

— Так это же просто идиотизм, дочь! Стоит ли обращать внимание на дурь тех, кто пишет всякие глупости по заказу этой долболобой партии?

— Нет, это я понимаю, — махала руками девчонка, до крови кусая губы. — Но почему, откуда эта злоба на ни в чём не повинных существ, которые нам доверились и которые нас любят? Как кто-то вообще может такое писать, даже по заказу? Как не стыдно и не противно!

«Глупа!» — думала Антония порой. Простых вещей не понимает… Но когда девчонка выросла, выяснилось, что не так уж и глупа, просто бывает наивна и непосредственна (ну, значит, все равно глупа).

Да уж, непосредственность… Когда у неё случались романы на стороне — пару раз, если честно, так эта дурочка не находила ничего лучше, чем прибегать к матери и рассказывать о своих чувствах. Каялась и явно искала себе оправданий, потому что горячо объясняла, как ей неуютно, видите ли, с мужем, как угасли все чувства к нему, как хочется любви…

— Я тебе не наперсница разврата! — резко оборвала эти дочкины излияния однажды Антония. — Что ты передо мной-то объясняешься? Перед мужем, наверное, надо…

— Но мама… — Таська была растеряна и раздавлена такими резкими словами. — Я же не могу ему… мне не с кем… я не знаю, как правильно… как быть…

— Для этого существуют подруги, — внушала мать. — А рассказывать матери, с кем ты там спишь… — Таська вздрогнула, как от пощёчины и втянула голову в плечи. — Мне бы на твоём месте даже в голову не пришло. Хочешь грешить — греши, только делай это так, чтобы никто не знал, понимаешь — никто! Ни муж, ни мать. А то, что хороший левак укрепляет брак — всем давно известно, — и она засмеялась, как бы смягчая резкость своих слов. Таська даже не улыбнулась.

— Ты не поняла меня, мама, — тихонько проговорила дочь. — Я ведь о другом…

Но больше они к этой теме не возвращались. Никогда. До самого того момента, когда Таська случайно проговорилась матери о том, что ищет в Интернете знакомства: «потому что я больше не могу, не могу так жить!». И очень скоро она нашла эту свою «огромную любовь»… Как же! Чтоб Антония поверила, что в каком-то там Интернете можно найти любовь? Оставьте эти сказки для девочек-дурочек, грезящих о принцах и киноактёрах! В Интернете можно найти партнёра для секса или «спонсора», но уж никак не настоящее чувство.

Потом она высказала эту свою мысль Таське.

— Но почему? — дочь смотрела на мать во все глаза, как на зелёного человечка. — Откуда это дремучее представление? Почему можно найти человека на работе, встретить в театре, в трамвае, но не в Интернете? Что ты вообще знаешь про Интернет? Или тебе кажется, что это какой-то виртуальный публичный дом? — дочка даже засмеялась.

«Виртуальный» — новое слово, и оно Антонии не нравилось. В нём ей слышалось что-то неприличное, грязное, липкое… Сродни чему-то не то вертухайному, не то вагинальному. Таська к тому времени уже как-то не так, неправильно относилась к матери, не по-прежнему, слишком часто насмешничала или отмалчивалась. Но Антония даже представить себе не могла, насколько всё плохо и насколько ещё будет хуже.

Вот это её письмо… Самое болезненное было даже не о лицемерии и передёргивании — кто что на самом деле думал и говорил, а про сына, брата Таськи. Про Гошу.

Гоша-Гошенька

Гоша — нежность и саднящая боль всей жизни Антонии. Да, она до последнего была уверена в том, что её мальчик — особенный. Потому что родился он необыкновенным…