Дочки-матери. третий лишний?

МАТЬ: Мама! Ах! Небо, по счастью, хранит ее, и она не знает того, на что тебя подбивают! Не произноси больше этого слова. Твоя мать никогда не поддержала бы тебя в этом случае. Но если ты все-таки решишься сбежать, знай, что ты причинишь ей огромное огорчение, а, может быть, даже убьешь ее этим. Неужели ты способна вонзить кинжал в грудь матери?

ДОЧЬ: Лучше мне самой умереть.

МАТЬ: Подумай, какой удар ты нанесешь ей? Разве сможет она перенести его? Я говорю тебе о матери, как твоя подруга, подумай: кого ты любишь больше – свою мать, которая принесла тебе столько блага, или поклонника, который хочет лишить тебя всего?

ДОЧЬ: Вы меня обескуражили. Скажите ей, чтобы она не ожидала ничего плохого от своей дочери, скажите, что для меня нет никого дороже моей матери, и что я больше не буду видеться с Дорантом, если она потребует от меня такой жертвы, я готова пойти на все ради нее.

МАТЬ: Ах, Боже милостивый, подумаешь какая потеря! Какой-то нищий незнакомец».

Развязка наступает, когда мать решает прибегнуть к обману и, переодевшись, предстать перед Дорантом, что она и предлагает Анжелике: «Ну, хорошо! Позволь мне встретиться и поговорить с ним, я представлюсь твоей тетушкой, которой ты все рассказала и которая готова тебе помочь; итак, дочь моя, позволь моему сердцу последовать своим путем и позаботиться о твоем». Анжелика с таким воодушевлением расписывает До-ранту свою столь понимающую мать: «Я ей полностью доверяю, теперь она – мое доверенное лицо, моя подруга, она просит не отказывать ей только в одном праве – праве советовать. Она всегда полагалась лишь на одну мою нежность и любовь к ней и была моей наставницей во всем, никогда не пыталась меня удерживать. Последовать за вами – означало бы проявить ужасную неблагодарность и оскорбить ее, но даже это не имело бы никаких последствий, потому что она дала обещание, что я буду свободна в своем выборе».

Под впечатлением от этого рассказа молодой человек решает уступить пальму первенства материнской добродетели: «Вы обрисовали мне потрет матери, в высшей степени достойной восхищения. Даже меня – человека, который так любит вас, этот рассказ заставил поступиться своими интересами в ее пользу, и я уступаю ей дорогу. Я был бы недостойным уважения человеком, если бы смог разрушить такое прекрасный и добродетельный союз, как ваш. [...] О, моя прекрасная Анжелика, вы совершенно правы, полагайтесь всегда на свою благородную мать, чьи добродетели так меня удивляют и которыми я восхищаюсь, продолжайте быть достойной ее. Я вас призываю к этому, проиграет ли моя любовь от этого или нет. Я никогда не прощу себе, если окажется, что я восторжествовал над нею».

Сраженная и побежденная искренностью молодого человека госпожа Аргант дает, наконец, свое согласие на брак: «Дочь моя, я позволяю вам любить Доранта!» Что касается Эргаста, то узнав о том, что счастливый соперник – его же собственный племянник, он не только решил отказаться от руки Анжелики, но и одарил Доранта перед свадьбой: все хорошо, что хорошо кончается.

Попустительство и интериоризация

В другой своей пьесе «Школа матерей» (1732), написанной немного раньше, Мариво воплощает более классический образ матери-законодательницы, которая использует исключительно принуждение. Для дочери единственная надежда освободиться из-под ее власти – это замужество, а когда мать напоминает ей, что она «никогда не жила по собственной воле, а всегда только подчинялась ей, девушка отвечает: «Да, но мой муж – это не моя мать». Тремя годами позже, в подобном случае мать-наперсница являет собой радикально отличающуюся и, в конечном итоге, более современную версию. Раздвоенность матери, то есть ее метания между авторитарной позицией, когда она настаивает на своих правах, и противоположной, когда она рассчитывает на доверие дочери, приводит к тому, что дочь принимает власть матери и смиряется с ней – вместо того, чтобы возмутиться или подчиниться вопреки своему желанию. Дочь усваивает ее категорический запрет сочетаться браком с тем, кого она любит, и, если бы жених не прошел испытание и не подчинился бы будущей теще, оно бы закончилось для него печально: Анжелика не только была бы вынуждена отречься от своей любви и против воли выйти замуж за другого мужчину, она должна была бы отказаться также от ответственности за собственную жизнь и собственные чувства, но при этом была бы не способна ненавидеть свою мать за то, что та стала причиной ее несчастья. Ей пришлось бы в одновременно быть и самой собой, и собственной матерью, быть и жертвой, и палачом, в точности, как мать, которая назначила себя доверенным лицом дочери, но при этом оставалась ее матерью, сохранившей свою власть над нею, то есть соучастницей преступления и воплощением карающей инстанции.