Дочки-матери. Третий лишний?

Итак, дочь стыдится своей матери. Она ощущает себя другой, она хочет отличаться от нее («Я – совсем другая, я – белая») и ведет себя так, будто стоит выше матери, которая мешает ее попыткам преодолеть обстоятельства («Она не может скрывать свой цвет кожи», – говорит дочь, – «Я – могу!»). Такое восприятие самой себя как белой сопровождается соответствующим самопредъявлением в глазах окружающих. Проблема рождается из-за столкновения ее собственных представлений о себе и представлений о ней окружающих, от которого зависит согласованность идентификационных процессов: белая она или черная? Поддерживать эту согласованность дочь может только ценой оттеснения матери на второй план, следовательно, мать нужна ей только для того, чтобы она смогла, наконец, приступить к конструированию своей идентичности? Если же это не получается, дочь рискует быть отброшенной за пределы сообщества белых людей, побитой своим дружком, вышвырнутой с работы. Неужели у нее нет другого выхода, кроме как отказаться от собственной матери: «Почему так сложилось, что моя мать – ты?…Ты всегда все портишь! Лучше бы тебя вообще не было!»? Когда дочь становится девушкой, она сбегает из дома, чтобы обрести самостоятельность, и немедленно отталкивает мать, которая находит ее и пытается вернуть: «Не произноси этого слова: “мама”!.. Если ты хочешь мне добра, не старайся снова со мной увидеться! Представь себе, что я умерла или что меня вообще никогда не было!». Мать отвечает: «Ты не можешь требовать от меня, чтобы я поставила крест на собственном ребенке!».

Делайла – Энни не способна сердиться на дочь, которая составляет смысл всей ее жизни: «Я так тебя люблю. Ничто не может мне помешать!» (На что дочь возражает: «Я хочу жить своей жизнью»). В конце концов, мать смиряется с разлукой с дочерью и одновременно отказывается от чувства собственного достоинства. «Вы – наша новая домработница?» – спрашивает у нее друг Сары Джейн, столкнувшись с ней в дверях своей квартиры. «Я уже ухожу, я заехала, чтобы просто повидаться с ней, я была ее гувернанткой», – робко отвечает мать. «А, у нашей мисс была черная няня?» – удивляется ее друг. Помертвевшая, буквально раздавленная таким испытанием, мать покорно продолжает унижать себя: «Я бы хотела, чтобы она простила меня за то, что я слишком сильно ее любила!». Она больше не настаивает на возвращении дочери, которая только на похоронах матери вспомнает, наконец, хотя и слишком поздно, чья она дочь, и заливается слезами: «Я убила свою мать! Несмотря ни на что, я хотела вернуться!..». Таким финалом, в лучших мелодраматических традициях, завершается грустная история черной матери и ее дочери, так стремившейся стать белой.

Это, конечно, случай исключительный, но можно и обобщить: само совпадение контекстов (Америка тридцатых, затем пятидесятых годов) и неправдоподобность ситуации выявляют глубинную сущность материнско– дочерних отношений. Если мать не в состоянии принять свой статус объекта идентификации, она создает угрозу для конструирования дочерью своей психики. Одна единственная такая ситуация не может вскрыть всех однозначно объективных факторов. Во-первых, потому что она противоречит природе (в данном случае, в прямом смысле, генетической природе). Во-вторых, потому что мать во многом виновата сама. Ее поведение подчинено расистскому стереотипу в той же степени, в какой она сама подчиняется дочери, и не может не усугубить своей культурной подчиненности, так как переводит объективную данность (у нее черная кожа, а дочь выглядит белой) в пространство их отношений (она признает свою подчиненность по сравнению с дочерью).

Представим себе, что она решила бороться против расизма, пытаясь переломить обстоятельства, или стала призывать гордиться своим цветом кожи, или хотя бы иначе отреагировала на отречение дочери, например, напомнив ей об обязанности с уважением относиться к их общей этнической принадлежности. Без сомнения, это могло бы породить у нее серьезный кризис в собственной жизни, и в частности, заставило бы ее вступить в открытый конфликт с дочерью, но, по крайней мере, она могла бы избежать положения «подчиненной матери», покорно следующей за своей дочерью ради идентификации с ней.