Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

На деле оказалось, что ни одна семья больше не видела своих мужчин, и, куда и на что их увезли, осталось неизвестным. При бабушках и матерях остались только дети и подростки школьного возраста. Как-то по прибытии помогли устроиться с жильем, а детей определили в школы.

Та же судьба ожидала и высланных с Волги немцев, главным образом из Энгельса и его районов; но тут объявили, что мужчины едут сперва на трудфронт, а потом вернутся, и, как ни странно, несколько человек, в том числе и наш сосед Корман, действительно вернулись.

Семье Терещуков, как и многим, отвели какую-то хибару под жилье, а Остапа и Марию определили на работу вблизи Туруханска на рыбзавод, расположенный в нескольких километрах, на так называемом Спуске. Там Остапу и Марии дали самую тяжелую работу — подледный лов и засолку рыбы. Недолго вытянул тяжелые северные условия Остап, а затем зачахла и Мария, оставив бабке своего сына, родившегося уже в Туруханске. Лечиться в Туруханске было, по существу, негде Врач поселка — неумная и малоквалифицированная, неудачливая и некрасивая женщина, попавшая в Туруханск по разнарядке, из явных троечников какого-то вуза, была незлобива и приветлива, выписывала стандартные рецепты и советовала есть побольше витаминов и не бояться свежего воздуха… Фамилию ее я забыла, но помню, что ей дали хорошую комнату, приличный оклад, и, не желая испытывать судьбу, врачиха эта осталась работать и после вынужденного срока К ней хорошо относились, но совершенно не верили как специалисту. Каким-то авторитетом она пользовалась только у приезжих из дальних станков. Заболевшее начальство не обращалось в больницу к врачу, а немедленно отправлялось на самолете в Красноярск.

Потеря Остапа и Марии не сбила с ног Оксану, а выявила в ней какие-то новые силы противостоять судьбе, выходить и вы растить Грицая — единственное кровное существо, оставшееся у нее на руках. Немного помог завод, выписали даром дрова, то есть разрешили по билету самой вывозить сухостой из леса, немного помог сельсовет: выдал ордер на одежду и обувь, да и сама работала не покладая рук. Где-то подобрала брошенного на произвол судьбы щенка, со временем превратившегося в сильную собаку, выпросила в сельхозе забракованных цыплят, которых тоже вырастила у кухни на остатках хлеба и помоев. По примеру местных ходила в лес, таскала домой густой высокий мох. Мхом этим законопатила все щели, обила дом дранкой и, ногами замесив глину с водой и навозом, обмазала стены своей хаты, а потом побелила.

Стало теплее, Грицай мог уже, раздевшись, готовить школьные задания, а бабка научилась вычесывать собачий подшерсток, прясть его и, с прибавлением простых или суровых ниток, вязать шарфы, рукавицы и носки на продажу или на обмен.

Бабка ходила и на стирку к начальству, ухаживала за больными, смотрела за малыми детьми — была приветлива, честна и очень трудолюбива.

И говорить стала немного по-местному, прибавляя слово «однако», говорила «че» вместо «чего» и «что», ходила в больницу «отведать» больных… Население относилось к бабке неплохо и часто пользовалось ее услугами.

Грицай оказался выносливым и здоровым мальчишкой, рос как и все мальчишки вокруг, ничем особенно не отличался, привык к Северу. Был он пионером, а подросши — неплохим исполнительным комсомольцем. О жизненных проблемах особенно не задумывался, принял всю систему жизни как что-то естественное и незыблемое, верил газетам, впрочем, чтением не увлекался. Бабку свою он любил, хотя стеснялся это показывать, но был всегда готов помочь ей в какой-либо трудной работе, хотя и приговаривал: «А ты сама че?»

В школе забыли о его происхождении, и был он как все кругом.

К моменту нашего появления в Туруханске бабка Терещук была уже очень постаревшей и изношенной старухой. С Марфой Зубаревой их связывало дружелюбное знакомство, но не больше. Уж очень они были разные. «Аксинья, приходи, посолонимся», — иногда звала Марфа, и Оксана приходила. Марфа ставила самовар, на столе появлялся черный хлеб и глубокая миска недавно засоленной хозяйкой тюльки. Иногда появлялось голубичное варенье, то есть приготовленная с минимальным количеством сахара промороженная за зиму ягода, с которой пили какую-то заваренную кипятком траву и листья, заложив за щеку маленький кусочек сахара. Пили, перебрасываясь незначительными фразами, а иногда и молча сидя по противоположным концам маленького столика под двумя окошками, в которых весной проглядывался вдалеке Енисей.

Иногда начнет Марфа:

— Вот когда я работала в экспедиции в Яновом Стане, дали мне для стирки белье…

Но бабка Терещук, слышавшая уже не раз эту историю с деньгами, уже подремывала, прислонив голову к косяку окна. Просидев так час-другой, они расходились до следующей встречи.