Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Как будто бомба разорвалась. Анисья Васильевна вскрикнула и начала клониться набок, ей стало плохо.

Мне показалось, что все обернулись и смотрят на меня. Я страшно испугалась, что лицо мое выдаст меня, и закрыла его руками. Я дрожала. Я себе говорила: «Или сейчас, или никогда. Все должно измениться. Или сейчас, или никогда. А вдруг какой-нибудь Маленков, Берия, черт, дьявол поддержит этот колосс и подопрет его еще миллионом трупов? Этак он простоит еще лет двадцать, на мой век и хватит. Сейчас или никогда!»

Потом я услышала о себе разговор:

— Какая лицемерка: сделала вид, что плачет, а открыла лицо — глаза сухие.

Мне все казалось, что вот теперь, когда близится конец, меня схватят и прикончат.

Все надели траурные розетки.

Я мучительно думала: надеть или нет?

Меня подозвала Анна Петровна, наш парторг, и приколола розетку.

— Так надо, — сказала она.

Я потом все боялась снять ее и носила дольше всех, пока Анна Петровна не подошла ко мне и не сняла сама.

Мы слушали гражданскую панихиду. Выступал Берия… «…Мы умеем делать дело».

Да. Он умеет.

Маленков: «Пусть помнят враги, внешние и внутренние, что мы не ослабим бдительности». Я помнила… Мне кажется, что никогда не было так тяжело, как в год смерти Сталина, когда медленно-медленно начинало где-то что-то проясняться и шевелиться.

4 апреля 1953 года в обеденный перерыв я вышла погреться на солнышке, и вдруг из мастерской выбежала вся в слезах Ида Марковна, бросилась ко мне на шею и, захлебываясь, рассказала, что сейчас по радио передавали: весь процесс над врачами-отравителями сфабрикован Рюминым и его сообщниками. Счастью нашему не было предела. Воистину прекрасный день! Мы плакали, мечтали, что с нас тоже снимут позорные приговоры, что мы вернемся к своим детям.

Я вошла в контору и услышала слова Пузиковой: «У американцев денег много, они сумеют купить, кого им надо!»

Словно молния сверкнула в мозгу: «Сейчас я тебе покажу, сукина дочь!»

Я подошла к двери кабинета директора и громко сказала:

— Анисья Васильевна, выйдите сюда! — Это было грубым нарушением субординации, совершенно у нас не принятым.

— Что вы говорите, Ольга Львовна?

— То, что вы слышите. Выйдите сюда вместе с Анной Петровной (наш парторг).

Они вышли.

— Сию минуту Мария Никитична сказала, что Верховный суд СССР подкуплен американцами. Я отсидела за недонесение на мужа восемь лет и не хочу сидеть еще за Пузикову. В ее словах полный состав статьи 58 пункт 10 — дискредитация советского суда. Обычно карается это десятью годами лишения свободы. Эти слова все тут слышали и могут подтвердить. В МГБ я не пойду, а вот вам при свидетелях сообщаю. Уж вы и идите в МГБ.

Все окаменели.

— Мария Никитична, как вы могли сказать такую вещь? — воскликнула Анисья Васильевна.

— Ах, я не знаю, не знаю, я не подумала! — Мария Никитична зарыдала и убежала домой.

Конечно, никаких судебных последствий неудачное выступление Пузиковой не имело, ее только избил муж, член обкома, да так, что она четыре дня не ходила на работу, а на пятый явилась с запудренными синяками.

Все же я не могла себе отказать в удовольствии подойти к Анисье Васильевне:

— Анисья Васильевна, я спрашиваю вас как члена партии, зачем Рюмину и его сообщникам было клеветать на невинных людей и позорить нашу страну этим дурацким процессом? Плохо ли Рюмину жилось при советской власти, зачем было идти на такое преступление?

А на улице я услышала песню блатарей, которые быстро отозвались на злободневные события:

Дорогой товарищ Вовси,
Я сердечно рад.
Что теперь выходит: вовсе
Ты не виноват!..
Вы работали, трудились,
Не смыкая глаз,
А лягавая зараза
Капала на вас.

Реабилитация

Медленно-медленно прояснялось небо после смерти Сталина. Только через год, в 1954 году, начали снимать «вечную ссылку» и давать паспорта, конечно, с пометкой о судимости и запрещением жить в тридцати девяти городах. С меня почему-то ссылку сняли с самой последней, и я какое-то время жила в Караганде совершенно одна. Все мои друзья уехали, время тянулось невероятно медленно. Придя с работы, я в восемь часов ложилась спать, а в три часа просыпалась, читала, мучилась, ждала утра.

Наконец в конце 1954 года с меня тоже сняли ссылку, и я смогла поехать в лагерь Джезказган к Адамову.

Об этом лагере ходили слухи, что там были волнения, что заключенные не выходили на работу, требовали пересмотра дел, приезда к ним Маленкова, изменения лагерного режима.

Зная характер Николая, я не сомневалась, что он был там заводилой.

Приехав в Джезказган, я узнала, что все уже позади, что волнения ликвидированы, в режиме произошли большие изменения. В частности, разрешены свидания с родными на неделю, причем для этой цели отводится помещение с двумя выходами, один для заключенного — в зону, другой для приехавших на свидания — на улицу. Ничего подобного в лагерях раньше не было.

Я вошла в тесную комнатку, где стояли кровать, стол и два стула. С бьющимся сердцем села.

Отворилась дверь, вошел Николай.