Догадки (сборник)

Около часу дня без малого весь личный состав полка был построен на заснеженной площади фронтом к двухэтажному зданию штаба, где в наше время располагается районная вневедомственная охрана, а левым флангом к собору со шлемовидными малороссийскими куполами, стоявшему на горе. Сергей Иванович Муравьев-Апостол, переодевшийся в парадную форму, сказал полку речь, коротко объяснявшую цель восстания, и призвал черниговцев единодушно «полететь за славою или смертью», но при этом он оставил за каждым право добровольно примкнуть к восстанию либо посторониться.

Солдаты толкали друг друга локтями.

– Ты как?

– Я так: присягу помню, куда знамя, туда и я.

Затем полковой священник Данила Кайзер прочел черниговцам «Православный катехизис», сочиненный самим Сергеем Ивановичем, в котором утверждалась та новохристианская мысль, что Господь Бог с теми, кто идет против врагов народа и прежде всего царя. Поскольку сам Данила Кайзер этой мысли не разделял, за чтение муравьевского катехизиса ему выдали вперед четыреста рублей, и поэтому перед следствием он не оправдался, а был заключен в один из монастырей Смоленской губернии и так там засиделся, что при амнистии 1856 года был нечаянно позабыт; через некоторое время о нем, правда, вспомнили и даже назначили пенсию в пятьдесят семь рублей четырнадцать копеек почему-то с тремя седьмыми.

Утром 31 декабря Черниговский полк выступил из Василькова в направлении Брусилова, где стояли алексопольцы и ахтырцы.

Накануне ночью в полку не спали: Сергей Иванович все что-то писал, Щепило бродил из роты в роту, подбадривая солдат, что было совсем не нужно, барон Соловьев считал полковые деньги, Кузьмин занимался своими пистолетами, а Сухинов отправился проведать майора Трухина, сидевшего под арестом. Увидев Сухинова, майор рухнул на колени и взмолился:

– Иван Иванович, не убивай!

Сухинов поднял Трухина со словами, что его вовсе не собираются убивать, но только он направился к двери, как майор снова бросился на колени.

– В таком случае вели прислать водки…

Солдаты, набившиеся в хатах, в которых было не продохнуть от печного жара и крепкого армейского духа, замешанного на запахах кожи, пота и табака, чувствовали себя нервно-приподнято, боевито. В хатах наяривали мелом сбрую, то есть широкие ремни ранцев, чистили толченым кирпичом штыки, зашивали прорехи на шинелях второго срока или, праздно пыхтя глиняными хохлацкими трубками, вели нарочито веселые разговоры.

– Понамаренко?!

– Я!

– Давай кремнями меняться, а то мой совсем сбился. Все равно ты молокан: тебе стрелять – зась…

– Ну да!.. Что криво да гнило, то Козьме-Демьяну!..

– А вот я вам, ребята, расскажу про сумасшедшего прусского принца. Меня при нем назначили казаком, когда я еще служил в пермском генерал-губернаторстве…

– А что же этот принц у нас делал?

– Так, самое то есть пустое: травы наберет, каменьев, песок смотрит. Как-то в солончаках говорит мне через толмача: полезай в воду, достань, что на дне. Ну, я достал, как обыкновенно, что на дне бывает. А он спрашивает: «Что внизу, очень холодная вода?» Думаю: нет, брат, меня не проведешь! Сделал я, братцы, фрунт и ответил: «Того, мол, ваша светлость господин Гумплот[67], – его фамилие было Гумплот, – коли служба требует, нам все равно, мы рады стараться!..» Целковый дал… «Иди, – говорит, – опохмелись, геройский русский казак, у нас таких нет!»

– На целковый можно неделю пить…

– Никак нет; только и хватило опохмелиться.

– Когда же это было?

– Это давно было, когда еще начальство не так строго смотрело, чтобы, значит, ошаление производящих напитков ни в коем случае не вкушать.

Бухнула дверь, и в хату вошел барон Соловьев, от которого приятно несло морозцем.

– Ну как вы, ребята? – спросил барон и поморщился. – Однако дух тут у вас!..

– Как обыкновенно, господин капитан: перебиваемся с петельки на пуговку.

– Ужинали?

– Продовольствовались, ваше благородие.

– А что же вы, братцы, не спите?

– До сна ли нам нынче, Вениамин Николаевич, ведь на какое дело завтра идем!

– Да, братцы, на великое дело идем, это он истинно говорит! За всю несчастную Россию нашему полку выпало постоять! Завтра или сбудутся наши патриотические мечтания, или все поляжем на поле брани!

– Все сбудется, как загадано, ваше благородие Вениамин Николаевич. Мы своим командирам верим, мы за своими командирами, как говорится, в огонь и в воду!

– А спать вы все-таки ложитесь.

С этими словами барон ушел. Чуточку помолчали.

– А меня, братцы, в двадцатом годе бил сам граф Алексей Андреевич Аракчеев.

– За что же такая честь?

– За то, что я на посту читал. Стою я, значит, раз на посту, читаю себе «Санкт-Петербургские ведомости», вдруг откуда ни возьмись граф Алексей Андреевич Аракчеев! «Что же ты, – говорит, – делаешь, сукин сын австрийский?!», такая у него была пословица – «сукин сын австрийский». «Читаю, – говорю, – ваше превосходительство». Тут он мне врезал!

– Ну и что дальше?

– А ничего. После того, как граф сделал мне означенное огорчение, я достал свою газетку и опять стал читать…