Догмат и мистика в Православии, Католичестве и Протестантстве

Механизм, развившийся в западной Церкви, не преминул отразиться и на богословской науке, которая под влиянием эпохи вполне подчинилась ему и, в свою очередь, способствовала дальнейшему его развитию и, так сказать, оформлению. Схоластика, с ее поклонением Аристотелю, заботилась больше о формальной стройности своих систем и мало (чтобы не сказать — совсем не) справлялась с духовным опытом, с жизнью. Неудивительно, если она (схоластика) приняла правовую точку зрения. Мог ли схоластик задуматься об истинности ее, когда под каждым ее пунктом он видел выдержки, прибавим, взятые вне связи речи? И вот таким, так сказать, типографическим способом доказательства схоластика оправдали все {191} крайние выводы правового мировоззрения. Вполне естественное учение о взаимопомощи членов Церкви превратилось под пером и в уме схоластика в совершенно механический зачет поступков одного человека (святого) другому. Неопределенное положение душ, умерших и в покаянии, но не принесших плодов, достойных покаяния, не утвержденных в добре, превратилось в чистилище, где человек платит Богу своими мучениями за совершенные на земле и еще не оплаченные преступления. Пастырское руководство при исповеди приняло нелепую форму уплаты за грехи и индульгенций — отпущения грехов без нравственного напряжения, без покаянных подвигов. Таинства превратились в магические действия (opus operatum), в которых, скорее, нужно телесное участие, чем душевное, и т. д. Греховная боязнь нравственной работы, воспользовавшись удачным предлогом, придумала много нужных себе учений и так засорила западное христианство всем посторонним, что в нем трудно было и узнать Христову истину. Недаром, когда немецкие рефор{192}маторы пришли к мысли, что одна вера спасает человека, то это столь обычное в христианстве и постоянно бывшее на устах свв. отцов выражение показалось столь необычным и страшным, что одни сочли его за ересь и разрушение всякой нравственности, а другие приняли его почти за какое-то новое откровение и вконец извратили его смысл. Такие плоды принесла Западу его юридическая точка зрения на спасение. Главная же опасность ее в том, повторяем, что она давала возможность человеку ограничиться одною внешностью; нравственная работа как бы позабывалась. Отсюда добрый католик был внутри часто очень плохим христианином, но, несмотря на это, думал, что он спасается, и в этом самообмане погибал.

Душа человеческая, в лучшей части своей всегда жаждущая истинной жизни и спасения, только по недоразумению может довольствоваться описанным учением, она непременно ощутит его ложность. Это ощущение живой души выразилось, хотя и неудачно, в бесчисленных сектах, во многих попытках поправить католичество, какие мы {193} видим во все продолжение западной церковной истории, и, наконец, разразилось тем страшным переворотом, который называется реформацией и который до сих пор стоит пред католичеством в качестве живого обличения его неправды.

Протест реформации

Реформация выступила с беспощадным обличением всех подделок католических в жизни и учении, бездушного формализма, царившего в нем, и потребовала для человека жизни и истины. Протестанты и писали и говорили, что источник католического мудрования не Евангелие, не учение Христа, а соображения разума, который стоит на своей точке зрения и судит об этих вещах исключительно по-человечески [14]. Не проникая во внутреннее делание спасающихся, разум останавливается на внешней стороне и на ней одной основывает свои умозаключения. Неудивительно, если таким путем он приходит к положениям, нелепым с точки зрения духовного опыта и пред судом человеческой совести [15]; а потом, чувствуя ложь и в то же время не видя иного пути, кроме {194} существующего, он принужден уже против своей воли прибегать к разным искусственным построениям, чтобы ими как-нибудь заглушить мучительный голос своей совести. «Таким путем люди, под гнетом великой опасности, выдумали разные дела, разные богослужебные обряды, чтобы только как-нибудь успокоить свою мятущуюся совесть» [16]. Чтобы избежать этой печальной и страшной участи, необходимо порвать всякую связь с принятыми, но не мирящимися с Христовой истиной философскими воззрениями, обратиться к самой Христовой истине, исследовать ее, прислушиваясь к внутреннему голосу своей совести, стараясь уловить, что говорит не уму только, но и всей душе Слово Божие и церковное предание [17], и заботиться не только о верности логике, а о верности истине, по существу живой и действенной, а не формальной.