Догони меня, если осмелишься [СИ]

Я останавливаюсь, она подходит ко мне. Молча.

И так же молча, без единого звука, бьет по лицу. Яростно, по-мужски, разбивая губы. Я не могу даже вздрогнуть, словно что-то застыло внутри.

Нож она все еще сжимает левой рукой, правая ладошка покраснела, дрожит… наверно до ломоты в костях. Леська смотрит на нее, кусая от обиды губы. Потом поднимает взгляд на меня. Я молчу.

Она тоже молчит, долго молчит, пытаясь сама найти ответ в моих глазах. Тот ответ, что позволит ей наконец убить… или простить.

— Я убью тебя, — одними губами, почти неслышно, шепчет она.

Я медленно расстегиваю и стаскиваю через голову давно не нужную огнеупорную куртку с тяжелыми пластинами, покорно развожу руки. Убивай. Я уже понимаю, что она не станет этого делать, хотя действительно очень хочет. Мне все равно.

Ее губы дрожат, но она их сразу поджимает. Нож тоже дрожит и падает к ногам.

— Ты ее любишь? — сейчас голос звучит громче, но кажется совершенно чужим, безжизненным, не похожим на прежнюю Леську.

— Да, — говорю я.

Она вздрагивает, дергается и снова резко бьет меня по щеке. И тут же сама вскрикивает от боли. В темных глазах выступают слезы. Очень хочется ей что-то сказать, но слов не найти.

— Как ты мог! — всхлипывает она. Подбородок дрожит, дорожки горячих слез на щеках, от дикой гордой кошки нет и следа.

— Прости. Я обманул… предал тебя. Я сам хотел в это поверить, я старался… Но если бы я там назвал тебя, то обманул бы еще больше.

Кровь с разбитой губы капает мне на рубашку. Я не чувствую этой боли…

Леська поворачивается и уходит. Стиснув зубы, оттерев с глаз слезы, гордо вскинув голову, с прямой спиной.

Вот и все.

А у меня еще год. Целый год до следующей осени, до следующего праздника. Год надежды и год жизни.

* * *

Старый патефон играет Марсельезу. Шипит нещадно, я с трудом разбираю слова.

— Не надо… — тихо говорит Данка, пока я натягиваю костюм. — Еще не поздно, выбери другую.

Я мотаю головой.

— Не могу.

Криворукий грозно шикает, разговаривать сейчас не положено.

Целый год я старался завоевать ее сердце, что только не делал, что только не говорил, какие только подарки не дарил. Но не вышло. Сначала в ее словах я слышал лишь усмешку, потом сожаление и даже жалость, потом раздражение. Она не позволит себя догнать. Она не смотрит ни на кого, ей никто не нужен. Яруш плюнул, сегодня он назовет другую, и будет счастлив.

А я не могу.

У Ивэна и Аньки родился мальчик, и полугода со свадьбы не прошло. На все косые взгляды они лишь улыбаются и пожимают плечами — да, так не положено, но какое это имеет значение?

Леська тоже недолго оставалась одна, девка она красивая, вон, одна грудь чего стоит…

— Тебе ее не догнать, — тихо говорит Криворукий.

Я лишь фыркаю в ответ. Ну и что? Свой выбор я сделал уже давно.

— Назовите имя! — торжественно объявляет вождь.

— Данка! — кричу я.

* * *

Старый патефон шипит что-то неразборчиво, Марсельезу наверное, что же еще… выбор у нас не большой.

Сегодня я это сделаю! Обязательно сделаю.

В этом году я больше не тратил времени на всякие глупости, не пытался ей понравится — что толку. Весь этот год я бегал. Каждый день, а точнее даже каждую ночь. Кое-как удалось уговорить Криворукого одолжить мне защитный костюм, чтобы привыкнуть к нагрузке. Первое время все тело болело, утром встать не мог… потом привык. Бегал от дома до оврага, вокруг деревни, до дома Криворукого, что в стороне у леса, по лесу до самого Волчьего Мыса… Потом и этого мне показалось мало, стал вешать на спину мешок с камнями, докладывать все больше и больше.

Всю осень, всю зиму и всю весну. По грязи и по сугробам, утопая по колено. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Все остальное давно потеряло смысл, теперь у меня только одна цель, и я ее добьюсь. Я упрямый. Данка будет моей. Отступать поздно.

В деревне сначала смеялись надо мной, потом перестали. Стали косо поглядывать.

Ну и пусть.

— Зря ты так, — Криворукий качает головой, задумчиво трет переносицу.

Руки у него действительно кривые, кости вывернуты, пальцы скрючены — врожденный дефект.

— Да что ты в этом понимаешь! — обижаюсь я.

А Криворукий не обижается.

— Уж побольше твоего, — говорит с усмешкой.

Таким, как он, жены иметь нельзя. Раньше их вообще убивали при рождении, чтоб не плодить, уж слишком много уродов было… но Криворукому как-то удалось выжить. И не просто выжить, он теперь едва ли не первый человек в деревне, после вождя, конечно. Головастый мужик, на все руки мастер… Так вот сейчас уродов не убивают, просто запрещают заводить семью.

Я вздыхаю.

— А что мне делать?

— Забудь, — говорит Криворукий холодно.

— Тебе легко говорить!

Разве я могу ее забыть? Я не Яруш? Он не стал дважды ломиться в закрытую дверь и выбрал другую, месяц назад у него родилась двойня, две девчонки… бывает же такое! Счастливый ходит. Да и Леська, вон, с каким пузом…

А я бегаю каждый день.

— Зря ты, — говорит Криворукий. — Если попытаешься взять силой, она тебя убьет.

Я только ухмыляюсь в ответ.