Договор на одну тайну

Чаевничали они недолго. У Саши начала болеть спина, и ей пришлось лечь. Оля сидела возле подруги, пока она не уснула. А потом вернулась на кухню. Тетя Маня сидела за столом, на котором вместо кружек стояли тонконогие стопочки с рубиновой жидкостью.

— Кизиловка? — спросила Оля.

— Она.

Тетя Маня делала замечательную настойку на кизиле, и это был тот алкогольный напиток, который девочки впервые попробовали. Александра отлила немного фирменного бабушкиного продукта и угостила им Ольгу в свой день рождения, тогда ей исполнилось четырнадцать. Девочки захмелели с нескольких глотков и сразу почувствовали себя взрослыми. Но больше кизиловку не пили, в ней оказалось сорок пять градусов.

Сашина бабушка подвинула одну из стопок Оле со словами:

— Опрокинем и поговорим.

Выпивать не хотелось, у Оли был полный желудок, да и не любила она крепкий алкоголь, но спорить с пожилой женщиной не стала. Пригубив кизиловки, Крестовская поощрительно посмотрела на тетю Маню, желая, чтоб она начала рассказ.

— Сашка покончить с собой хотела, — без предисловий выдала старушка. — Под машину броситься.

— Тетя Маня, давайте поподробнее. Я ведь, как выяснилось, ничего не знаю о жизни Сашки. То, чем она меня последние годы пичкала, оказалось липой.

— Это уж точно. — Тетя Маня вынула из-под стола низкий табурет и положила на него больные ноги. — Я с Сашкой вожусь с тех пор, как обезножела она. Больше некому. Ее отец и мой сын Глеб весь в работе, мать, как ты сама знаешь, кукушка.

— Нет, не знаю, — удивленно протянула Оля. — Саша говорила мне, что она уехала за границу работать. Тогда нам по четырнадцать было вроде бы…

— Работать! — фыркнула тетя Маня. — Будто она умела чего-то делать. С мужиком сбежала. Первое время писала дочери, звонила, обещала к себе пригласить, да так и пропала. Даже не знаю, жива ли. Ну да пес с ней! Не об этой шалаве речь. Когда Сашу выписали из больницы, отец для нее нанял сиделку и физиотерапевта, и какого-то чокнутого йога, который учил девочку входить в транс, чтоб она могла ощущать себя в нем полноценной. А ей нужна была любовь и забота близких. Я это понимала. Глеб — нет. Для моего сына борьба за справедливость стала идеей фикс. Он расправился с хирургом, потом больницу прикрыл, в которой допускали к операциям нетрезвого доктора. Пытался засудить того мужчину, в чей грузовик врезался автомобиль, в котором Саша ехала. Да только тот ни при чем. Как и родители Сашиного друга, по вине которого произошла авария… А он и их обвинял в том, что они плохо воспитывали сына — он сел за руль нетрезвым. В общем, мой Глеб занимался совсем не тем, чем нужно было.

— Он правильно сделал, что засудил хирурга.

— Тут я согласна. Хотя говорят, Сашу от паралича никто бы не спас. Но оперировать в подпитии конечно же нельзя. И хорошо, что Николай Земских перестал практиковать. Но после этого Глеб должен был переключить свое внимание на дочь. А он все искал виноватых в трагедии и пытался наказать их… Будто этим что-то можно исправить.

— Вы говорили с ним об этом?

— Пыталась, но он меня не слушал. Тогда я решила, что всю себя отдам Саше. У меня ведь, Олечка, и личная жизнь была, и работа любимая, я обожала печь пирожки для деток, но от всего отказалась. И не жалею. Потому что Глеб погружался и погружался в борьбу за правое дело, при этом все более отрываясь от реальности. — Тетя Маня налила еще настойки. Себе полную стопку, Оле чуточку, ведь она только пригубила. — Он много чего нажил… Умел крутиться всегда. И когда в международном порту работал, имел отличный доход, а уж мэром как стал… сама понимаешь… — Старушка залпом выпила кизиловку. — Конечно, не был кристально чист. А кто не ворует в нашей стране? Но когда с Сашкой случилось несчастье, Глеб решил, что она за его грехи ответ держит. И все раздал. Благотворительный фонд «Рука помощи» на его личные средства существовал, а что оставил, отняли.

— Его сняли с поста, я слышала.

— Да. Хорошо, не убили. Но мы остались нищими. Я все понимаю, нельзя хапать столько, сколько наши чиновники… И о сирых и убогих заботиться надо. Но дочь-инвалида мог бы обеспечить в первую очередь! Это же кровиночка… — И заплакала, уткнувшись лицом в ковш из своих морщинистых ладоней.

Оля встала, подошла к тете Мане, крепко обняла ее за подрагивающие плечи. Женщина быстро успокоилась, видно, привыкла мгновенно брать себя в руки, и, утерев слезы, продолжила:

— Мы в загородном доме жили. Там все оборудовано было — пандусы, лифт, туалет. И территория сада большая, можно гулять. Кроме всего, у нас две овчарки жили в будках и кот приходил с улицы. Сашенька там счастлива была. Естественно, насколько это возможно в ее состоянии. Но дом конфисковали. И мы переехали сюда, в мою халупу, потому что больше некуда. И вот представь теперь, каково жить инвалиду в хрущевке. Третий этаж, лифта нет, проемы узкие. Мы не гуляем практически. Редкий раз я вывожу Сашу на улицу. Прошу соседей помочь спустить ее. Но она так стесняется обременять кого-то, постоянно повторяет, будто ей и дома хорошо, не надо гулять.