Договориться с тенью

Он не помнит, сколько раз заходил в палату и держал её за руку, не помнит, что говорил и как часто выскакивал на улицу, затянуться сигаретой до головокружения и затем вдохнуть свежего воздуха. Помнит звёздное небо и свои молитвы-заклятья: пусть всё будет хорошо, Господи, пусть всё будет хорошо! Я прошу тебя, Господи! Накажи меня, как хочешь, за все мои плохие поступки, только пусть всё будет хорошо с женой и ребёнком!

Павел шёл, как робот, по коридору, прислушиваясь к звукам ночного роддома, — десять шагов в одну сторону от палаты Софии и столько же обратно, когда навстречу ему из манипуляционной поспешно вышла медицинская сестра с капельницей на штативе. Павел отошёл в сторону на своём девятом шаге от родной палаты, освободив дорогу и, повернулся посмотреть, куда она войдёт. Он даже зажмурился, пытаясь себя обмануть, — вот сейчас он откроет глаза, а её уже не увидит, так как та скроется за соседней дверью. Но нет, медсестра вошла к Софии. Павел направился следом и перед дверью столкнулся с доктором. У него было строгое, озабоченное лицо.

Павел вошёл в палату, встал перед женой на колени и, взяв её руку в ладони, прижал к своим глазам. Ничего не успев сказать, увидел, что в палату вошли двое санитаров переложить Софию на каталку, встали поодаль, ожидая: над той склонилась медсестра: ввела в вену иглу и закрепила, по прозрачным трубкам из флакона сверху быстрыми каплями потекла какая то жидкость. Павел смотрел на эти капли и убеждал себя: сейчас всё наладится, вот они капают и помогают Соне, всё будет хорошо. Да! Кому же звонит врач? Почему бегом? — подумал тревожно Павел. Каталку развернули головой к двери и повезли, медсестра шла рядом, держа в руках штатив с капельницей. Павел смотрел на жену, её бледное лицо и алые, сухие губы, и ему хотелось, чтобы это был сон. У дверей операционной их догнал врач-гинеколог и остановил Павла: сюда нельзя!

— Мне можно, у нас партнёрские роды!

— Это не роды, а операция! Вернитесь в палату жены и ждите, — строго приказал доктор. София вымученно улыбнулась мужу и, разлепив губы, едва слышно шепнула: позвони папе, пусть приедет.

Шесть месяцев назад

Ольга Сидоровна умерла ночью во сне. София исполнила её просьбу не говорить никому об её тайне, пока та жива. Это было сложно. Особенно, когда вернулись из Мюнхена. Родители находились в иллюзии, думая, что дочь уезжала к Герману, а вернулась с Павлом. Отец, частично посвящённый в планы Павла, удовлетворённо молчал, — главное цель достигнута, а все средства хороши для достижения цели! И что там его любимый зять предпринял, он мог только догадываться. Мария несколько раз пыталась выяснить подробности путешествия дочери, но та отшучивалась: меньше знаешь, лучше спишь! — говорила матери София и была близка к истине. Она не представляла, как мать отнесётся к этой новости. Говорить ей про дядю генерала, София не решилась бы ни при каких обстоятельствах. Хватит того, что она знала о позорной ветке в своём генеалогическом древе и часто возвращалась мыслями к двоюродному деду. Иногда она думала: если все родственники с их характерами запечатлены в её генах, не стрельнет ли в следующем поколении какой нибудь из них в их с Павлом сыне? Мужу она рассказала, от Павла у неё не было тайн. Он ровно отнёсся к новости, и успокоил её: не заморачивайся, говорят, когда то мы дойдём до понимания, что все мы есть одно целое и все связаны друг с другом! Помнишь, как мы ходили в лес и пытались выкопать можжевельник? Его корни так тесно переплелись с другими растениями, что невозможно было отличить, где какое. А с виду это был просто лес с отдельно стоящими деревьями и кустами. Загляни глубже под землю, и ты увидишь, что ошибалась. Так и с людьми, мы все тесно связаны, только наше эго нас разделяет. А если его отбросить… Свет и тьма — две части одного целого, помнишь, твой мудрый отец нам с тобой об этом говорил, когда нам с тобой лет по тринадцать было? Так что, выбрось из головы этого генерала. Думай о моём героическом дедуле и наш сын родится похожим на него. Кого там папа советовал слушать для уверенности в себе?

— Кажется, Шумана, Шопена, Шуберта, я точно не помню.