Доизвинялся

После полудня меня навестил врач. Это был худощавый человек моего возраста с темными глазами и непринужденным видом человека, который знает, что не потеряет вот-вот пациента.

– Вы везунчик, мистер Бассет, – сказал он, на сей раз внятно произнеся «т» на конце слова.

– Да? – проскрипел я. Мой слабый голос едва-едва протиснулся в измученное, пробитое горло. – И в чем же именно? Я в больнице, у меня в горле дырка. Где же тут везение?

– Вам повезло, что вы не умерли, – сказал он таким тоном, будто успокаивал ребенка. – Ночной портье в вашем отеле выучился на фельдшера в нашей замечательной швейцарской армии. Это он вас нашел, это он совершил скоропомощную операцию на вашем… – Он постучал себя по горлу, точно нужное английское слово от него ускользало. – Без нее вы бы уже умерли.

Моя рука непроизвольно поднялась к мягкому горбику ватной повязки.

– Чем он это сделал?

– Думаю, швейцарским военным ножом, – бодро сказал врач, листая мою историю болезни. – А точнее, шипом для выковыривания камешков из лошадиных копыт в нем.

Даже в том одурманенном состоянии мне это показалось совсем уж разшвейцарским: ночной портье в моем отеле носит при себе перочинный нож, достаточно чистый, чтобы его можно было использовать в хирургической операции. Я прямо-таки увидел, как отец при этом известии фыркает и закатывает глаза. Такое возможно только в Женеве!

Мне сказали, что у меня был обширный отек Квинке – острое воспаление, от которого у меня распухла шея, а это заблокировало дыхательные пути, иными словами, собственное тело попыталось меня задушить.

– Аллергическая реакция?

– Совершенно верно.

– На что?

– Это еще предстоит выяснить, сэр.

И добавил: дескать, чем раньше, тем лучше, поскольку реакция была слишком резкая, чтобы просто дать ей проявиться снова, когда пожелает. Он предложил мне остаться в больнице еще на несколько дней, пока будут устанавливать причину. Меня это устраивало. Когда только что чудом избежал смерти, больница – самое подходящее место, чтобы напомнить остальным, насколько серьезным было случившееся. От «пип-пип-пип» кардиографа был толк. Мне хотелось полежать здесь и чтобы ко мне приходили милые, деловитые медсестры.

– Прекрасно, – сказал врач. – Скоро начнем. А тем временем не желаете ли чего-нибудь?

Я пошевелил пальцами ног.

– Не могли бы вы прислать мне ортопеда?

Позже в тот же день я дал ординатору список всего, что ел за последние сорок восемь часов, включая последовательное, блюдо за блюдом, описание обеда, который мы накануне съели с Максом. Я думал, на него это произведет впечатление, что он даже позавидует, но он записывал все с таким видом, будто я перечислял содержимое бельевого ящика. Ах да, белый шоколад с икрой. Разумеется. Омар с какао-порошком, говорите? И оленина, как, вы сказали, приготовленная? Ну конечно, с шоколадным соусом.

Я сказал, что раньше работал ресторанным критиком, что на свете нет ничего, чего бы я не пробовал, – «кроме куриных лап».

Тут он как будто заинтересовался и черкнул что-то.

– Никаких куриных лап. Почему, сэр, никаких куриных лап?

– По всей видимости, вы их никогда не пробовали. На вкус они последняя дрянь.

Увидев мою усмешку, врач фыркнул и вычеркнул запись. В его мире не было места для шуток о куриных лапах.

За врачишкой пришли серьезного вида женщины и острыми приспособлениями нанесли мне на руки различные царапины. Внимательно изучив получившиеся красные рубцы, они пробормотали что-то про ложные положительные результаты. Раз в несколько часов мне скармливали небольшие капсулы, содержимое которых отказывались назвать. Еще рядом со мной попросили посидеть медсестру «на случай реакции».

– Что? У меня снова сдавит горло?

Медсестра указала на небольшую коробочку размером с очечник.

– У нас есть инъекции. Иначе никак нельзя быть уверенными. Риска никакого нет.

Я не решился оспорить ее слова.

Мы с сестрой вместе смотрели старое кино, иногда переключались на репортажи о моей госпитализации, и я невольно спрашивал себя, как же, наверное, радовался профессор Шенк, когда стало известно о постигшем меня несчастье. Все это помогало отвлечься, пока я ждал, не совершит ли организм покушения на мою жизнь. Развлекали меня и посетители: приходил Сатеш, который принес с собой пакет хал от Всемирного еврейского конгресса, звонил виноватый и винящий себя и всех вокруг Макс, но я ему сказал, чтобы он себя не корил. Это ведь мое тело пыталось меня прикончить, объяснил я, а вовсе не блюда, которые нам подавали.

Вскоре после ленча на третий день реакция появилась: сыпь цвета неспелой красной смородины на тыльной стороне ладоней, крапивница на щеках, которая затем сползла на шею и высыпала на коленях, огромные опухоли и пятна, которые совсем не украшали мое так недавно ставшее привлекательным тело. При виде их медсестра вызвала врача, чтобы он тоже посмотрел, и они принялись изучать меня с любопытством, будто их заинтриговало, какую злую шутку способна сыграть генетика, и занимались этим, пока я насильно не отвлек их от моих жалких пятнистых ляжек, а тогда они накачали меня антигистаминными препаратами и адреналином.