Док

Убил бы того, кто придумал марш-броски. Особенно — ночные. Когда крохотный прибор ночного видения на полусдохших батарейках больше искажает окружающий мир, чем показывает спину впереди бегущего. Когда дыхалка сдохла «еще вчера», а второе и третье дыхание исчерпаны до донышка. Когда ноги переставляешь уже механически, хлюпая болотной жижей, и двигаешься даже не на остатках злости или упрямства, а уже по привычке, вбитой долгими тренировками. Привычка выживать, привычка бежать, хрипя в затылок мутной тени перед тобой. Вперед, навстречу неизвестности. И шкурно радуясь, что по спине колотит лишь пустой рюкзак с остатками инструментов и еле живым хирургическим диагностом, а парням приходится тащить на себе оружие и раненных. Я бы так не смог… Смог… Не смог…

Тройка разведчиков выдвинулась перед нами и подготовила позиции для лежки. Когда мы доковыляли до опаленных огнем кустов, наши «глаза и уши» уже вовсю высматривали подходящий транспорт. А еще через несколько минут ротный закрыл глаза умершему связисту и тихо скомандовал:

— Выдвигаемся, мужики. Время поджимает, через полчаса артподготовка. Если не успеем — свои же на подходах к точке накроют. Позывные мы получили, остальное — как повезет. Пошли…

* * *

Мы «на зубах» продрались к намеченному бронетранспортеру, потеряв разведку и остатки четвертого взвода. Не знаю, сколько наемников положил Самсон, израсходовавший остатки боеприпасов к пулемету, но в залитое чужой кровью бронированное нутро мы забились практически «голые», с пустыми магазинами. Туда же, до кучи, влепили осколочную гранату из подствольника, напутствовав нас в добрый путь. И до точки прорыва я лишь успевал штопать ребят, подпрыгивая на ухабах и матерясь при каждом ударе в керамические плитки активной защиты захваченного драндулета. Уже на простреливаемом со всех сторон холме, ротный с Самсоном выволок из дымящейся железки контуженых бойцов и свалил в ближайшей воронке. Чуть позже здесь же пристроили Тибура, сунув ему в руки снятый с бронетранспортера пулемет. Само транспортное средство служило отличной мишенью для озверевших от артналета наемников. И пока они практиковались в уничтожении пустой жестянки, мы закапывались в землю и молились на обещанную группу прорыва. Вокруг собрались жалкие остатки десанта, что сумели к часу «Х» прорваться в указанную точку, скупым огнем огрызаясь на наседавших врагов. Те бравые парни со стальными яй…ми, кто умирал в джунглях долгий месяц, чтобы выиграть время регулярным частям на передислокацию и создание огневого мешка. Кто дожил до этой минуты, чтобы под шквальным минометным обстрелом и пулеметным огнем ждать своих, кто должен был прийти. И кто умирал, не дождавшись буквально несколько секунд. Сводная бригада войск специального назначения и усиленная десантно-штурмовая группа. «Мусор» из проблемных кварталов.

Прошедшие на высоте штурмовики вывалили тонны взрывчатки по периметру холма, заставив наемников отступить и чуть ослабить огонь. Воспользовавшись этой заминкой, на наши головы свалились транспортники, на откинутых рампах которых стояли безбашенные сержанты, подгоняя нас криками:

— Бегом, бегом, уроды! Пока не сбили всех, бегом!

Первая строчка разрывов мин прошла с недолетом, лишь окатив нас комьями земли и жаром сгоревшей взрывчатки. Я волок хрипящего Тибура, поймавшего где-то шальной осколок, а за мной топал Самсон, взваливший на себя потерявшего сознание капитана. И уже когда я вскочил на гремящий под сапогами металл, вторая серия разрывов догнала нас. В многострадальный левый бок сильно ударило, и меня просто забросило внутрь вместе с залитым кровью разведчиком, приложив головой о стальной борт. Сползая по стенке вниз, я ощущал, как заваливается на бок окружающий меня мир, но почему-то было все равно. Мы вырвались, как сумели. Вырвались, забрав на борт всех увечных и небоеспособных. А дальше пусть болит голова у «летунов», как нам убраться из этого ада. Пусть болит голова у них, а я полежу. Пусть болит. Пусть…

14. Жестяные солдатики

Ненавижу капельницу. Висит мутная кишка у тебя перед глазами, и из нее садистки ме-е-е-едленно капает жидкость. Шлеп-шлеп, минута прочь, шлеп-шлеп, можно звать сестру и проситься на «утку». Удивительно, как постельный режим сближает бывшего доктора с пациентами. Начинаешь понимать, за что тебя ненавидели, а за что готовы были расцеловать. Например, за бесконечные капельницы и перевязки я готов удавить кого-нибудь, или удавиться сам. А с милым пастором, который заходит вечером с коробкой кексов поиграть в шахматы — мы отлично ладим и даже не ругаемся, когда он пытается обсуждать политику.

Но в целом с политикой сложно. Первым делом, что я услышал от молоденькой медсестрички, когда пришел в себя в палате, было:

— Господин лейтенант, а вы действительно из спецназа, кто воевал в Либертаде?

— Да, — просипел я, пытаясь осознать, где нахожусь, и что со мной происходит.