Доказательства сути

Они вышли на опушку, и Ника увидела стройные и бесконечные ряды беленьких дачных домиков, окруженных кустами сирени и жасмина. Сердце будто укололи, и Ника сбилась с шага, поняв, что ей напоминают эти дома.

– Подождите, Борис Леонидович, – взмолилась она. – Я не могу… Мне страшно.

– Бояться нечего, – Пастернак с веселым изумлением смотрел на Нику. – Это всего лишь дачный поселок литераторов, Горнее Переделкино. Я думал, вы уже все поняли.

– Дачи мертвых поэтов… Или бессмертных?

– Смотря с какой стороны…

– Значит, я… тоже?

– Что?

– Мертва?

Пастернак развел руками:

– Ничего нельзя было сделать. Вы получили травмы, несовместимые с жизнью. К тому же, переохлаждение – пока прибыла «скорая», вы почти окоченели…

– Как же так? Это значит, я – всё?

– Там, – улыбнулся Борис Леонидович. Улыбка делала его вытянутое лицо сияющим и озорным. – А здесь началась вечность.

– Звучит как оксюморон. Но… А мытарства моей души, а суд? У меня столько грехов! Я должна была попасть в ад!

– Насчет этого я не могу дать вам толковых объяснений. Наверное, у вас здесь хорошие знакомства и связи…

И Пастернак стал в улыбке своей совсем мальчишкой.

– Вы?! Это вы… походатайствовали за меня, да?

– Почему обязательно я? Александр Степанович тоже подал прошение.

– Алек… Грин?! Нет, этого не может быть!

– Ника, вы славный человечек, но вот веры вам явно не хватает. Кстати, вон дача Александра Степановича. Зайдем?

– Ой, я даже не знаю… Неудобно как-то, вдруг он занят…

– Чем? У нас здесь слишком много свободного времени, точнее, свободной вечности. Он будет рад.

Все дачи были из ошкуренных сосновых бревен, с окнами, украшенными резными наличниками, вокруг которых плелись шпалерные розы и обычные вьюнки с белыми граммофончиками крупных цветов. Заборов между дачами не было, но имелись символические калитки с подвешенными наверху колокольчиками. Зачем калитки и колокольчики, если нет заборов и перегородок, подумала Ника и тут же ужаснулась своему спокойствию: она так непринужденно вошла в этот… загробный мир!

Борис Леонидович звякнул колокольчиком и толкнул калитку. Они вошли, и Ника сразу уловила, что в пределах дачи Грина воздух гораздо теплее, притом пахнет водорослями, морской солью, рыбой, магнолиями и апельсинами… Это потому, что он отдал морю жизнь и талант, подумала Ника.

Дверь дачи открылась, и на пороге появился высокий, худой мужчина с галчонком на плече. Александр Степанович Грин был именно таким, каким Ника видела его на фотографиях в книгах: печальный и пронизывающий взгляд, низкие надбровные дуги, грубо вылепленный, тяжелый подбородок. Он всегда выглядел мрачно, подумала Ника, и умер от рака желудка, испытывая мучительнейшие боли. И при этом творил книги, в которых свет лился с каждой страницы, а слова и целые фразы, подобно алмазному резцу, высекали на душевных скрижалях чувства, надежды самого высшего порядка.

– Доброй вечности, Александр Степанович, – поклонился Пастернак.

– Мое почтение, Борис Леонидович, – поклонился в ответ Грин и сбежал со ступенек крыльца: – Вы привели новенькую?

– Верно, прошу любить и жаловать – Вероника Перовская.

– Доброй вечности, Вероника, – посмотрел на нее Грин.

И улыбнулся.

И Ника подумала, что ради того, чтобы увидеть улыбку Грина, стоило умереть.

– Спасибо, Александр Степанович, – потрясенно прошептала Ника.

– За что?

– Ваши книги… Они… Нет, я не могу это выразить!

– Ай-яй-яй, – насмешливо покачал головой Пастернак. – Представьте себе, коллега, она ведь первым делом раскритиковала мое стихотворение об Урале!

– Я не… – пискнула Ника, пунцовея от стыда.

Пастернак рассмеялся:

– Полно, я не сержусь.

– Ниночка пирог испекла с черешней. Идемте чай пить, а потом осмотрите свою дачу, Ника.

Внутри дача Грина, состоявшая из одной большой комнаты, ширмой, разделенная на две половины, была оклеена веселыми обоями золотисто-алого цвета. Ну, да «Золотая цепь» и «Алые паруса», поняла Ника. А какие обои в даче Пастернака, интересно? Наверно, с видами Уральских гор или февральской Москвы…

Все они чинно расселись за круглым столом, накрытом бархатной скатертью цвета крымского муската. Нина Николаевна Грин, тихая и светлая, разлила чай по чашкам (нежно запахло бергамотом). Потом порезала пирог – пышный, дивно ароматный, румяный. Александр Степанович сказал:

– Спасибо, Ниночка. Как удивительно, что я получил возможность вкушать такое лакомство только теперь и здесь.

Нина Николаевна кротко коснулась его руки:

– Полно, Сашенька, ты знаешь, кого надо благодарить…

– Да, так будем пить чай.

– Как там поживает русская литература, Ника? – поинтересовался Пастернак. – Что читали в то время, когда вы были еще…

Ника, разомлевшая от божественного вкуса пирога, с трудом возвратилась к действительности. Дожевала последнюю черешенку и выговорила: