Доказательство чести

Копаев выжидал. Он уже давно перешагнул тот рубеж, когда энтузиазм заставлял его верить в догмы и бросаться грудью на амбразуру. Опыт осаживал порывы Антона, свято уверял в том, что для Пермякова лучше месяцы в СИЗО, чем годы в колонии.

Диву давался сам председатель областного суда Лукин. Пермяков за решеткой, а Пащенко и другие его друзья делают вид, что это совсем не тот человек. Вечером того самого дня, когда неизвестными типами была расстреляна «Волга» Пащенко, Лукин вызвал к себе Марина.

Тот прибыл через два часа, сразу после окончания процесса, вошел в кабинет председателя как заговорщик и сообщил:

— Мне вчера Кормухин звонил. Тот самый, что дело Пермякова ведет.

— Ведут на расстрел. — Лукин, не терпящий ералаша в речи профессионала, поморщился. — Дела расследуют.

Он преподавал в университете профессиональную этику юриста и за фразы «дело закрыто», «открыто против» ставил «неуд» без разговоров и возможности реабилитироваться в ближайшие полгода.

— Дела расследуют.

— Да, расследует. Так вот, он мне сообщил, что на северном шоссе была обстреляна «Волга» транспортного прокурора Пащенко. Друга Пермякова, вы понимаете?

Ай да старость, ай да грусть! Игорь Матвеевич слышал об этом впервые!

— Что значит обстреляна, Марин?

Судья собрался и поведал председателю, что среди работников областной прокуратуры, прибывших на место стрельбы, был его институтский друг. Вот он-то и рассказал о происшествии.

«Очень интересно, — пронеслось в голове Лукина. — Почему Пащенко обстреливают именно в тот период, когда расследование дела Пермякова, его друга, близится к финалу, то бишь к составлению обвинительного заключения? Быть может, Пащенко совсем не в стороне покуривает, а делом занимается?»

— Марин, расскажите немного о себе, — попросил он, когда тот закончил и стал ожидать реакции начальника.

— С самого начала? — судья дерзить не хотел, эти слова вырвались у него сами собой.

— Нет, как вы учились ездить на велосипеде, меня не интересует. Как вы проводите свой досуг?

— Я вообще-то шахматы люблю, — подумав, сообщил Марин. — На лыжах бегать.

— Вчера не бегали?

Марин стал подозревать, что произошло нечто внештатное.

— Вчера нет. — Им стала овладевать злоба. — Я чередую. Летом — шахматы, зимой — лыжи.

— А в межсезонье делами не занимаетесь?

— Какими именно?

— Уголовными! Дело по леспромхозу помните?

— Конечно, помню! — огрызнулся Марин.

— Там точно все чисто? За шкуру вас не возьмут?

«Вас! — отметил про себя Марин. — Почему это вас, а не нас?»

— Все чисто. — Марин растерялся, похлопал ресницами и побледнел.

— Ладно, идите, Марин.

Тут Владимиру Викторовичу показалось, что Лукин произнес его фамилию с маленькой буквы.

— Если сунетесь в суд со своим иском о защите чести и достоинства, которых у вас нет, то это будет последний документ, который вы подпишете: «судья Марин». За этого человека я любому горло перегрызу. Вы поняли?

Марин ничего не понял, но сказал совсем другое.

Лукин остался в кабинете в одиночестве. Он погрыз дужку очков и подумал, что ставил не на того. Человек без капли совести он, этот Марин, дерзкий и бездумный. Если его вовремя не остановить, то он и дальше будет вести себя в том же духе. Чего доброго, и на него, Игоря Матвеевича, маляву какую настрогает. Змею, одним словом, на груди председатель пригрел. Но Марин — не авторитет. Этому рога с башки быстро сбить можно.

Лукин вздохнул, покачал напоследок головой, вернул очки на переносицу и углубился в бумаги.

В восемь вечера Антон ворвался в кабинет прокурора Пащенко, занося с собой запах сырости, хвои и грибов.

— Маслята пошли? — не поднимая головы, справился Пащенко.

— Какие маслята? — Копаев выдохнул волну свежести. — А, грибы. Я встретил пяток. Но ножа не было с собой. Приятель, я нашел кровать.

Прокурор медленно поднял взгляд и заявил:

— Поздравляю. Ну и как она?

— Кто?

— Та, что с кроватью.

Копаев налил из прокурорского графина стакан воды и залпом выпил.

— Ты не понял. Я нашел, где стояла та кровать, которую привязали к ноге Рожина. В трехстах метрах от места обнаружения тела находится санаторий. Название у него такое мутное — «Тихий причал». Я сегодня с утра пораньше туда проскочил и со сторожем побеседовал. Этот негодяй выморозил у меня сотню, но, когда раздобрел, забыл и о страхе перед администраторшей, и о служебном долге. Одним словом, когда выпьет — себя не контролирует. — Он осторожно присел на стул и с наслаждением вытянул ноги.

— Я мечтал об этом весь день.

— Найти кровать? — Пащенко подвинул к себе пепельницу.

— Нет, ноги вытянуть. Не протянуть, а именно вытянуть. — Не вставая, он стянул с себя куртку и бросил на спинку соседнего стула.

— Около десяти дней назад санаторий, открывшийся недавно и еще мало кому известный, посетила группа странных людей. Четверо мужиков, с которыми не было ни женщин, ни выпивки. Это сторож заметил сразу, потому как не угостили. Это выходило за рамки общепринятого поведения. Ни удочек, ни радости в глазах. Сняли домик и, несмотря на солнечную погоду, не выходили из него до самого вечера.

— Действительно странно.