Доказательство Рая

Позднее я недоумевал, почему в этом множестве лиц я не увидел маму и сестер, которые всю неделю сидели рядом со мной и с любовью держали мою руку. У мамы был усталостный перелом стопы, так что она передвигалась только с палочкой, но все равно ревностно дежурила около меня. Также со мной всегда были Филлис, Бетси и Джеан. Однако в ту последнюю ночь они не дежурили. Короче, я помнил лица только тех, кто физически присутствовал в моей палате на седьмое утро моей комы или накануне вечером.

Когда совершался мой спуск, я никого из них не мог назвать по имени. Просто я знал, скорее, чувствовал, что почему-то они мне очень важны.

К одному из этих лиц меня особенно влекло. Оно стало притягивать меня. Внезапно, каким-то толчком, казалось отразившимся на всем хороводе облаков и молящихся ангелов, мимо которых я спускался, я осознал, что ангелы Врат и Средоточия — которых я, по-видимому, навсегда полюбил — были не единственными знакомыми мне существами. Я знал и любил существа, находящиеся подо мной — в том мире, к которому я быстро приближался. Существа, о которых до того момента совсем не помнил.

Это осознание сосредоточилось на шести лицах, особенно на одном из них. Оно было очень близким и знакомым. С удивлением и почти страхом я понял, что это лицо принадлежало человеку, которому я очень нужен. Что этот человек никогда не выздоровеет, если я уйду. Если я его покину, он будет невыносимо страдать от утраты, как страдал я, когда передо мной закрылись Врата Рая. Это было бы предательством, которое я не мог совершить.

До этого момента я был свободен. Я путешествовал сквозь миры спокойно и беспечно, совершенно не заботясь об этих людях. Но я этого не стыдился. Даже, находясь в Средоточии, я не испытывал никакой тревоги и вины за то, что оставил их внизу. Первое, что я усвоил, когда летел с Девушкой на Крыле Бабочки, была мысль: «Ты не можешь сделать ничего дурного».

Но сейчас было иначе. Настолько иначе, что первый раз за все путешествие я испытал настоящий ужас — не за себя, а за этих шестерых, в особенности за этого человека. Я не мог сказать, кто он, но знал, что он очень важен для меня.

Его лицо приобретало все большую отчетливость, и, наконец, я увидел, что оно — то есть он — молится, чтобы я вернулся, не побоялся совершить опасный спуск в нижний мир, чтобы снова оказаться с ним. Я по-прежнему не разбирал его слов, но каким-то образом понял, что у меня есть залог в этом нижнем мире.

Это означало, что я вернулся. У меня были здесь связи, которые я должен был уважать. Чем яснее становилось притягивавшее меня лицо, тем отчетливее я осознавал свой долг. Приблизившись еще больше, я узнал это лицо.

Лицо маленького мальчика.

Глава 23. Последняя ночь. Первое утро

Перед тем как начать разговор с доктором Уэйдом, Холли велела Бонду ждать в коридоре, не желая, чтобы он услышал разговор о моем состоянии. Но Бонд это почувствовал, остановился у дверей кабинета и услышал достаточно, чтобы понять истинное положение дел — что папа больше никогда к нему не вернется.

Бонд вбежал в палату и кинулся к моей кровати. Рыдая, он стал целовать меня в лоб и гладить по плечам. Затем приподнял мне веки и сказал, глядя в мои пустые бессмысленные глаза: «Папочка, ты выздоровеешь, все будет хорошо». Снова и снова он повторял эти слова с детской верой, что если произнесет это заклинание много раз, то оно осуществится.

Тем временем, сидя в кабинете доктора Уэйда, Холли пыталась осмыслить все, что он ей объяснял.

Наконец, она сказала:

— Думаю, мне нужно позвонить Эбену в колледж и попросить его срочно приехать.

Доктор Уэйд не стал ее отговаривать.

Холли отошла к огромному окну, выходящему на омытые дождем и сияющие горы, достала мобильный телефон и набрала номер Эбена.

В это время Сильвия сказала:

— Подожди, Холли. Дай мне заглянуть к нему еще раз.

Сильвия вошла в палату и остановилась у кровати, рядом с которой сидел Бонд и молча гладил меня по руке. Сильвия осторожно взяла мою руку и тоже ласково погладила ее. Как и всю неделю, моя голова была слегка повернута набок. Всю неделю люди смотрели на мое лицо, особо не вглядываясь. Веки мне поднимали только тогда, когда доктора проверяли, не расширятся ли зрачки, реагируя на свет, или когда Холли или Бонд, вопреки распоряжению докторов, упорно делали это и видели мои безжизненные, направленные в разные стороны, как у разбитой куклы, глаза.

Но сейчас Сильвия и Бонд вглядывались в мое лицо, решительно отказываясь поверить в то, что говорил доктор. Потому что кое-что произошло.

Глаза мои открылись.

Сильвия вскрикнула. Потом она говорила, что испытала настоящее потрясение от моего взгляда. Это был не взгляд взрослого человека, очнувшегося после длительной комы, а новорожденного младенца, который впервые видит мир.

По-своему она была права.

Оправившись от шока, Сильвия поняла, что меня что-то беспокоит. Она бросилась в кабинет, где Холли стояла у окна и разговаривала с Эбеном.

— Холли! Холли! Он пришел в себя! Пришел в себя! Скажи Эбену, что его папа возвращается.