Докер

— Вовка, я рядом, Вовка, это Нина говорит!..

Кем ей приходится старшина?

Из разговора с Ниной я только успеваю узнать, что они оба связисты: она — телефонистка, он же — командир взвода связи. Их ранило разрывом снаряда, когда они вышли на линию искать обрыв.

Позади меня раздается шум, крик. По шоссе катится большая толпа в какой-то бешеной круговерти. Я оставляю Нину и иду толпе навстречу.

Это ведут девушку под охраной двух старшин-богатырей, которые прикладами автоматов разгоняют солдат, — те что-то кричат, размахивают в ответ своими автоматами. Нет-нет, старшины кому-нибудь из солдат дадут подзатыльник.

И снова шумит, вопит толпа.

Девушка светловолосая, красивая, — это я вижу издали. В чем же она могла провиниться?.. Только потом, приглядевшись, я замечаю, что девушка в немецкой форме. Немка!

Я смешиваюсь с толпой, спрашиваю у соседа:

— Где вы ее захватили?

— Сама, сука, перешла!.. Хахаля своего ищет! — взрывается сосед, сжимая автомат на груди. А еще смоленская, сволочь! — Он кипит от гнева.

«Наша девушка… в немецкой форме?.. Тут что-то не так…» — думаю я.

Из бестолковых отрывочных реплик и объяснений я узнаю, что да, девушка из Смоленска, но не желает ни с кем объясняться; что да, она снайпер эсэсовской дивизии; что да, сама добровольно перешла к нам и винтовку свою принесла, снайперскую. А перешла она к нам потому, что ищет мужа, взятого нашими в плен.

«Не Пауля Ленша?..» — думаю я.

Так оно и оказывается. Толпа с шоссе сворачивает к палатке.

Тут и старшины, и военфельдшер, и сестра преграждают толпе дорогу.

А девушка сразу находит своего Пауля среди раненых и кидается к нему. Она громко плачет, садится рядом. Но немец, ко всеобщему удивлению, не проявляет особых чувств, радости. Наоборот, он даже, кажется, огорчен ее приходом, машет рукой, что-то говорит с гневом…

Сцена довольно-таки тяжелая. Все оставляют их наедине, отходят в сторонку. Даже бушующая минуту назад толпа затихает. Многие направляются на шоссе.

«Да, история, — думаю я. — Всякого навидался за годы войны, но такого — впервые!.. Что могло привести эту девушку к предательству? Пойти в эсэсовскую дивизию?.. Самую страшную и самую подлую у немцев?..»

И я почему-то начинаю дрожать. Дрожат у меня руки, хотя я их сжимаю в кулаки. Мерзко все это!

Я направляюсь к своему подшефному, присаживаюсь к нему. У него закрыты глаза, он выключен из всего происходящего вокруг.

Я вижу издали: идет бурное объяснение между Паулем Леншем и девушкой-снайпером.

К ним подходит опекун, садится рядом, что-то спрашивает. Девушка разводит руками, что-то ему отвечает.

В нескольких шагах от них, как монументы, стоят старшины-богатыри, положив руки на автоматы. Им, говорят, обещаны награды, если девушку доставят живой до штаба дивизии. Но доставят ли?

Вот опекун встает, направляется ко мне. Он широко улыбается. На войне я много встречал таких мальчишек — войну они воспринимают как цепь забавных приключений.

— Ох, интересно же, товарищ капитан! — говорит он, захлебываясь от восторга, и бухается рядом. — Сюжетец же, я вам скажу!.. Прямо для Шекспира!.. Поговорите с ней, я переведу.

— А почему не «сюжетец» судьба телефонистки Нины, командира взвода Вовки?.. Сюжетов здесь хватает… — Я гляжу на опекуна почти что с ненавистью. — Зачем мне переводчик?

— Без меня вам все равно не обойтись! Она не говорит по-русски. Принципиально!

— О чем же мне с нею говорить?.. О чем?..

— Ну, о том, о сем… Это же так интересно!

Опекун все же возбуждает во мне профессиональное любопытство. Я встаю. Он идет танцующей походкой впереди меня.

Первый и, видимо, последний раз в жизни я беру короткое интервью у предательницы… Вот она сидит передо мной… У нее иссохшие губы. Землистый цвет лица. Мертвые, безжизненные глаза.

Но странно, я не спрашиваю у нее ни имени, ни фамилии, что всегда делаю в первую очередь, опять-таки по профессиональной привычке. И до сих пор я не могу понять, почему я тогда этого не сделал. Есть в моей записной книжке вся ее «история», но нет даже имени.

Я задаю первый вопрос.

— Где вы познакомились с унтер-офицером?

Она смотрит мимо меня, долго молчит, потом отвечает с немецким акцентом:

— Не понимайт!.. — И сама задает мне вопрос: «Sprechen sie deutsch?»

Я ей не отвечаю.

— Не понимайт! — говорит она и отворачивается.

— Ну, что с ней спорить! — с мольбой обращается ко мне опекун. — Я переведу! — И он переводит мой вопрос.

Она отвечает:

— Познакомились в Смоленске.

— Он ваш муж?

— Да, мы познакомились в Смоленске, тогда их часть стояла у нас в городе.

— Почему он не рад вам?

Она снова долго молчит. Смотрит куда-то в пространство. Потом, горько усмехнувшись, отвечает по-русски:

— Он говорит — я его компрометирую…

Русская речь в ее устах звучит как-то неожиданно для меня. Наступает долгая пауза. Что бы еще спросить?

— Чем вы занимались до войны — учились, работали?

— Уже несколько месяцев работала.

— Когда и где научились стрелять?

— Еще до тридцать седьмого года, девчонкой. Я закончила снайперский кружок.

— Это правильно говорят, что за вчерашний и сегодняшний день вы убили больше тридцати наших солдат?

— Кто это считал?

— Да говорят…