Дохлокрай

Шприцы пакистанские захватили? Труповозка где? Хорошо, укладывайте обезьян вот здесь. Да, попытка захвата заложников и прочее. Демьянов, ты помалкивай, это не твое дело, думать. Твое дело стрелять и кости ломать, охуярок. Все, пришла вертушка? Грузить обоих. Телевизионщики едут? И правильно. Крови добавьте, не жалейте, лейте и все тут. И так хватает? Ага… Демьянов, раз ты такой умный, говно вон там счисти. А то не очень живописно смотрится. Сколько еще живых осталось?

Помните, рассказывал про свой страх? Так вот… в Институте мне сразу стало страшно. Через две недели стало очень страшно. Через месяц ужас окутал меня с ног до головы.

Зачем я был им нужен? Не знаю.

Зачем надо было устраивать происходящее? Тем более.

Думать о холодном расчете и наблюдениях за мной, как за крысой, мне не хотелось. Да тогда и в голову бы не пришло.

Она пришла к двери моей клетушки ночью. Коридора я ни разу не видел, запертый в крохотной конуре с одним окошком под потолком и стеклом в самой двери. Толстенная, стальная, герметичная. Голос проходил через прорези под окошечком для наблюдения. Для чего их сделали?

– Подойди, подойди ко мне, Вадик, впусти, ну же…

Я плакал. Просил не скрестись в дверь. Смотрел на ручку и ключ, издевательски блестевший в отсветах фонарей. Звал дежурных. Звал маму. Смотрел на ключ, слушал ее голос. Звал папу. Звал Господа Бога. Никто из них так и не пришел. Она просила впустить, ключ притягательно отражал блики. На третью ночь пытки в гости заявился Семеныч. Деньги открывают любые двери. Сталь и свинец порой лучше. Вместе с подкупом санитара и пристреленными охранниками, они просто-напросто сила.

Коридор оказался таким же, как в любой больнице. Стену у моей двери украшали темные потеки. От лица моей прекрасной первой влюбленности ничего не осталось. Семеныч, дымя самокруткой, подмигнул, заряжая дробовик патронами жакана. Тогда он еще был молод, и смотрел на мир весело. Он увел меня в новую жизнь.

Не стоит считать нас земным воплощением воинства архангела и архистратига Михаила, воюющим с армией Преисподней. Мы не ангелы, мы не мстители, мы не госструктура. Наши одежды не сияют белизной, наши души не чисты, а поступки подчас страшны и некрасивы. Догадываюсь о поддержке кого-то очень важного, и даже лелею мечту об этом. Когда в очередной раз заметаю следы после чего-то серьезного. Делать это приходится регулярно. К сожалению.

Институт знает про нас. Мы знаем про него. Они презирают и опасаются нас, мы ненавидим и боимся их. Институт таит в себе очень плотный и угольно-черный Мрак, пропитанный кровью от фундамента до кровельных перекрытий. Иногда мы убиваем друг друга. Иногда они просто охотятся на нас так же, как одновременно охотятся на тварей.

Нас немного. Каждый в свое время найден кем-то из десяти комиссаров, вытащен из нормальной жизни и не знает другого мира. Через одного – единственные выжившие среди безумных мясорубок, возникающих все чаще. Через одну – прошедшие через жертвенный алтарь и после него тут же, как можно быстрее, самостоятельно теряющие девственность. Все, от ребенка до старика, осознающие странную и страшную правду о мире вокруг. О том, что порой жизнь намного страшнее самого ужасного фильма ужасов.

Любой из моих товарищей легко отыщет в толпе неофита. Глаза и движения, говорящие сами за себя. Страх, боль, неверие, сомнения в собственной нормальности, замешанные в ядреный коктейль, выдают потенциального кандидата с головой. И не только нам. Проводники тоже наблюдательны.

Кто они? Люди, сознательно ведущие в наш с вами мир Мрак. Желающие стать аристократами среди стада плебса. Даже если плебс имеет привычку закусывать человечиной. Или еще по каким-то причинам. Тут уж кому как.

Двадцать с небольшим лет назад, сразу с развалом огромной красной империи, началась невидимая война. Здесь и у нас. Хаос, разруха и прочие милые составляющие, давшие первым росткам тьмы возможность вырасти. А Мрак никогда не упустит такой возможности. Я не знаю, что происходит за границей. Скажу больше, оно мне неинтересно. Точно известно одно: с каждым годом тех, кто ждет ночи и свежей плоти, на улицах все больше. Но войну мы пока не проиграли. Пока еще – не проиграли.

Глава десятая: все ночные кошмары длинны

Мальчишка пробежал назад еще раз. Так и носился, хохоча наполовину беззубым ртом и размахивая шариком. Так себе, шарик, если разбираться. Промоутеры дали, с какой-то коровой в чепце. Совершенно идиотская рекламная компания. Корова, чепец, глаза с ресницами и все такое. Хорошее молоко рекламировать не надо. Оно не стоит по месяцу, трем, полугоду в холодильнике или просто в тени на дальней полке кухонного шкафчика. И не рекламируют криво сделанной картинкой с антропоморфной коровой.

Корова ему не нравилась от слова «совсем». Больно уж напоминала лесобабу. Встреченные три раза Другие выглядели для умеющих видеть именно так. Ну, почти. Злее и страшнее. Лесобабы если и улыбались, то лишь для виду.