Дохлокрай

В шестнадцать многое кажется само собой нужным и необходимым. Нацепить наушники и отправится на край города. Пройтись по старому кладбищу, осенью строгому, желто-бело-черному, постоять и посмотреть в глаза любимых людей. И отправится к уставшему черному зеркалу родной старой речки. Шуршать умершей охрой под ногами. Десять километров вдоль берега легко станут лигами Арагорна и Бильбо. Чистый, как может быть только осенью и прозрачный, как цейссовская линза, воздух. Шелк паутины, упавшей на лицо и ее испуганный хозяин, пересаженный на березу. Ленивое ворчание мерно бегущей непроглядной воды и ее последнее прощай перед зимним сном. Только в шестнадцать можно представить орка за рябинами и погладить одинокий темный дуб как друга.

Осень – это правда. Он ухмыльнулся, возвращаясь в настоящее.

Тихо опадающий багрянец не спрячет за собой ничего. Трещины домов как шрамы на лицах. Не купленные теплые куртки как застывшие зарплаты бюджетников. Только мусор газонов вдруг элегантен под умирающим золотом листьев. "Зеленка" уже не прячет врага и пули весело впиваются в черные застывшие деревья и испуганное тепло человека.

Осень – это музыка Грига.

Ее серебряные нити звучат открыто и тихо. Уловить их стоит только из-за уходящей невесомой красоты самой жизни. Хруст первого льда под каблуком как треск рвущегося времени. Обжигающие морозы и режущие вьюги уже стучатся к дверь, но пока есть безграничный горизонт синего чистого неба в золотой окантовке осени. Моргни, и день долой, моргни еще раз и желтое станет серо-черным.

Так, хватит ненужной романтики.

Утро накатывало на город все сильнее, светлея даже через низкое хмурое небо, неожиданно сменившее легкую золотую дымку вчера вечером. Снег, несколько дней назад заставший по дороге, грозил добраться и сюда, к Реке. Плохо, здесь зима ядреная, пробирающая до костей в мороз и раскисающая настоящей серо-грязной бедой в слякоть. Знавал, бывал, помнил. Хорошо, пока просто заморозки.

Сколько таких городов в стране? Не так и много, где народа больше миллиона, и достаточно, если больше трехсот тысяч. Любимее таких мест у Тьмы лишь самые глухие задворки, хотя там-то ей спрятаться куда сложнее. Там ему даже думать нужно меньше, сиди и смотри, добыча сама выйдет, никуда не денется.

Здесь… здесь стоило искать, наблюдать, слушать и снова пытаться понять: что и где идет не так. Такие они, большие города.

Светящиеся тысячами желто-розовых и серебряно-голубых утренних окон, смотрящих в просыпающуюся серую хмарь. Пахнущие еще свеже-живым утром и первыми выхлопами от начавших ежедневный путь маршруток, обгоняющих муниципальные автобусы почти на пару часов. С редкими нотами первых чашек смоляно-черного и жутко сладкого кофе круглосуточных Мак-Даков, их же свиных котлет и омлетов между двумя булками, бесконечных ночных таксистских сигарет и сладких дешевых духов одиноких дев, ищущих приключений.

Все и везде одинаково, если речь о городе.

– Давно стоишь? – поинтересовалась Маша, выходя из такси.

– Только подошел.

– Пошли кофе попьем, что ли.

Он кивнул, шагнул следом. После ночи во рту остался ставший кислым привкус меди. Как сам грыз эту девчонку, умершую и проснувшуюся уже взятой Тьмой. Дерьмово, совсем разладилось что-то внутри, заставляя ощущать себя не меньшим зверем, чем его же жертвы.

Маша шла легко, наверняка выспавшись и отдохнув. Он свой шанс упустил по собственному желанию, ничего толком не узнав и потеряв драгоценное время. И не только его, напряжение внутри перекатывалось опасным колким комком, ждущим боли, крови и смертей. Желательно, побольше. Очень плохо.

Увидев желтые буквы, еще светящиеся после ночи, даже не удивился. Круглосуточно мало кто работает, а эти закусочные, на родине называющиеся ресторанами, могут себе позволить сверхурочные. Пусть и небольшие. Глобализация, сетевые гиганты и все такое.

Кофе только и мирило с пониманием рабской сути работы в чертовых жральнях, продающих дерьмо с дерьмом. Кофе у них делали неплохой. Да и отказываться от чертовых горячих бургеров не собирался. Вредно? Не страшно, не вреднее любой ночной встрече и пляске с тесаками в руках.

– Тебе взять? – Маша кивнула ему на дальний столик. – Видок у тебя очень уставший.

– Да. Кофе и два этих… ну…

– Я поняла. Кофе тоже два?

Он прислушался к собственным желаниям. Да, не отказался бы, но не много?

– Колу еще.

– Хорошо. Сходи-ка умойся, что ли? Глаза красные, лицо мятое, не, правда, прямо мятое.

Он кивнул, пошел в туалет.

Из зеркала, щуря кроличьи розовые зенки, смотрело собственное лицо, натурально требующее утюга. Бывает же вот так, да? Умыться, дождавшись воды холоднее, растереть кожу, подержать жидкий морозец в ладонях, окунув лицо… Хорошо, вот так хорошо. Можно сказать – пришел в себя.