– Вот, возьмите, пятьсот рублей. Специально сделала мелкими, вы же будете писать ответ. Может, валерьяночки? Вы же первый раз умерли, да? У меня вот брат умер на фронте, он так же смотрел, вот так же, совсем как вы, правда. Но ничего, он уже привык, пошел на завод, работает. А как радовался, как радовался! Может, вам платочек, хотя бы? Нет? А? Вы зря отказываетесь от валерьяночки, я же от всей души…
– Спасибо, – Петров улыбнулся и покачал головой, снова взяв себя в руки. – Все хорошо, спасибо, – он забрал деньги и сунул их в карман гимнастерки.
– Вы будете отвечать? Есть «молния», десять копеек за слово, срочная, пять копеек, и обычная, три копейки. Вот в то окошечко, – женщина в окошке кассы улыбалась ласково и сочувственно. Посетители тактично отворачивались, и только какой-то мужчина с газетой в руках рассматривал Петрова с мрачным недоумением.
Евгений Петрович аккуратно свернул телеграмму и убрал ее в карман.
– Нет, спасибо. Я попозже отвечу, подумаю. Кстати, вы не подскажите, где в Ростове авиакассы?..
Он вышел на улицу, дошел до угла и принялся высматривать трамвай. Движение было оживленным; перед ним пару раз останавливалась извозчики, но Евгений Петрович решил воспользоваться общественным транспортом.
От мысли о том, что придется лететь на самолете, начинали противно дрожать колени, перед глазами всплывали обломки злополучного «Дугласа», из-под которых его, кажется, вытаскивали перед смертью, а к горлу подступала тошнота.
На этой стадии Петров вытаскивал из кармана телеграмму от Ильфа и принимался ее перечитывать.
«ОЧЕНЬ РАД НЕ МОГУ ВСТРЕТИТЬ ПРОПАЛ БРАТ МИША ЛЕЧУ ИСКАТЬ ТАШКЕНТ НОЧЬЮ ТЧК ПРИСЛАЛ ДЕНЕГ ТЧК ОТВЕТЬТЕ СЕГОДНЯ ГЛАВПОЧТАМТ МСК ЖДУ ТЧК НЕ ТЕРЯЙТЕСЬ ТЧК ИЛЬФ»
Что-то сжималось внутри, до боли, до кома в горле, но это ощущение в чем-то даже было приятным. Во всяком случае, тошнота не выдерживала конкуренции и отступала.
Телеграмма-от-Ильфа.
Эта мысль почему-то не хотела вмещаться в два слова и читалась скорее как:
Кроме сентиментального (да, Евгений Петрович прекрасно отдавал себе в этом отчет!) желания увидеть погибшего друга у него была как минимум еще одна, и довольно веская, причина лететь в Ташкент. Это причина звалась Михаил Файнзильберг и представляла собой старшего брата Ильфа.
Доброта и чуткость славного, душевного человека прекрасно уравновешивалась в нем рассеянностью, неустроенностью и неприспособленностью к жизни. Такой человек, думал Петров, нуждался в хорошей женщине, в музе, которая возьмет на себя все нюансы пошлого быта. Ильф же иронично именовал эти рассуждения «теорией муз» и постоянно критиковал за нежизненность.
В тридцать седьмом Ильфа не стало; в сорок первом началась война, Петров ушел на фронт в качестве военного корреспондента «Правды», а Миша воспользовался бронью от Союза художников и уехал в эвакуацию.
Как выяснилось впоследствии, он нисколько не изменил своим привычкам и уехал в Ташкент без денег и теплой одежды, где поселился в сыром подвале, питается благодаря нерегулярным подачкам Союза Художников и, кажется, заболевает туберкулезом.
Последнее письмо от Файнзильберга было датировано днем смерти Ильфа – 13-м апреля – и попало к Петрову в конце мая. Миша просил денег, чтобы вырваться из эвакуации и вернуться в Москву. Петров не считал это хорошей идеей – на столицу наступали фашисты, немногие люди, оставшиеся в городе, голодали, и никто не ждал там очередного художника.
В начале июня он выслал приятелю денег, сопроводив их письмом с советом не торопиться с Москвой. И вот, спустя месяц, выясняется, что Миша Файнзильберг умер.
И ладно бы умер! По резкому тону ильфовской телеграммы было прекрасно понятно, что он ужасно переживает из-за этой ситуации с братом, а, значит, дело серьезное, и
…и Ильфу нужна будет помощь, любая. А, значит, Петров должен взять себя в руки, добраться до авиакассы, достать билеты в Ташкент и
отправить другу ответ.
Глава 4
Петров переписывал телеграмму для Ильфа трижды: в трамвае, в билетных кассах и даже в очереди в ростовском Главпочтамте. Получалось нелепо, скомкано, но – он надеялся! – искренне.